Вам и не снилось (сборник)

Место в поезде ей досталось нижнее. Плацкартный вагон был грязен, дурно пах. Людей было много, все с мешками-оклунками – пассажиры то ли войны, то ли безвременья, но нищеты точно. Она забилась в самый уголок, отгородила себе место на столике и положила блокнот. Очень подходящая обстановка для описания смерти. Откуда им, вспотевшим, злым и голодным, знать, что из их лиц, из их ужимок, из их слов она напишет романы о смерти – единственной победительницы жизни, а посему главной героини апокалиптического фарса. И Дита мысленно пишет, набрасывает, она торопится насытиться этим купе, этим запахом, этой энергией разрушения, которая идет от старого и малого, от мужчин и женщин. «У него лицо треснуто ровно от уха до уха. Хочется подойти и поднять верхнюю половинку, заглянуть в котел головы и сунуть палец в желе мозга». «Девчонка обрывает перья у игрушечного гусенка. Личико страстное, она упивается воображаемой болью, она насыщается ею». «Старуха норовит заглянуть в мои листки. Даже надела очки с проволочными дужками. Глаз косит, слезится. Она знает здесь все. Купе для нее – знакомая вселенная. Беженка, что ли? И только я тут чужая, и ей хочется меня трогать пальцами с кривыми ногтями, ей хочется съесть мои бумажки. Просто съесть, чтоб не было непонятного».

Она напишет роман «Время синицы». Надо писать предельно откровенно, птицы поют открытым горлом, а собаки лают широкой пастью. Они не стыдятся своего голоса. Все это надо бросить людям в лицо – нате! Хавайте, это наше общее дерьмо, мое и ваше! Мы подельники в жестокости мира. Я – Устинья Собакина – сделаю это. И пусть задохнутся жабы и прочая ползающая, не умеющая летать тварь. И она пишет еще раз: «Устинья Собакина». Потом ищет себе росчерк.

* * *

У Олежки Корзуна отец был милиционер и горький пьяница. Ретивый и в том, и в другом, он отравлял жизнь людям, животным, движущемуся транспорту, а главное – семье. Любимое занятие его было – размахивать пистолетом, целиться в жену и детей, а выстреливать в лампочку или в посудный шкаф и заваливаться мертвой тушей до очередного звонка будильника. Потом приходил другой день, в который его боялись свои и чужие, была водка с пивом до момента непомещения ее в организме, возвращение домой и очередная расстрелянная лампочка.

Олежка мечтал убить отца. И последнее время, когда сморенный бурной жизнью милиционер выводил открытым горлом хрюканье и свист, Олежка брал пистолет, уходил из дома и тихонько постреливал в неживую природу. Набивал руку.

В тот день он отошел от дома, как у него уже бывало, до самой железной дороги, по которой поезда ездили часто, в основном грузовые вагоны – мертвая природа, в которые он выпуливал по несколько раз. Под стук колес это было не слышно. А местечко у него было лепое, за большим валуном, над которым раскидал ветки кривой и старый корявый тополь. В ямочке – земляной колыбельке – Олежка и расстреливал поезд.

В этот день отец пришел почему-то раньше времени и был особенно горяч. Когда они с матерью положили его на кровать, Олежка решил, что сегодня он отца порешит обязательно, а сам подцепится к какому-нибудь товарняку – только его и видели.

В этом моменте странно начинают сближаться два побега: побег воровки, мечтающей о писательской славе, и побег мальчика-семиклассника, мечтой которого были велосипед и бандана. Взяв пистолет в руки, Олежка не мог сразу осуществить план – в доме крутились и мать, и сестры. Поэтому он привычно пошел в свою земляную колыбельку и стал ждать поезда. Пришел пассажирский. Как и все поезда, он слегка тормозил в этом месте, впереди была узловая станция, на которой поезда разбегались в разные стороны, каждый по своему делу. Этот поезд был первой «живой природой», в которую Олежка выпустил пулю. Надо же было потренироваться до отца.

* * *

Дита смотрела в окно. Оно было таким грязным, что в смотрении в него смысла особого не было. Вон показалось дерево, растущее как бы параллельно земле. «Надо запомнить его», – подумала она и упала головой на блокнот. Не долетела Синичка до Устиньи Собакиной. Русское пьянство – это вам не лужа поперек пути, через которую можно при желании и перепрыгнуть. Русское пьянство с его бесконечными отростками и корнями вверх – это судьба. Фатум. Рок. Пуля юного мстителя попала Дите ровнехонько в середину лба. Олежка видел перед собой отца и именно такую снайперскую смерть ему намечтал. Но ведь сказано: пуля-дура, целишься в мечту, а убиваешь жизнь. Олежка не мог понять, почему стал тормозиться поезд, последний вагон остановился совсем недалеко. В другой раз он обязательно пошел бы посмотреть, что случилось, но ему надо было уследить, когда отец останется один в комнате. Дом все еще был полон, отец храпел. Олежка понял, что не судьба и в этот день, и сунул пистолет обратно в кобуру.

Это где-то в других городах и весях зоркие следаки ищут преступников. Олежкиному отцу на следующий день показали труп молодой женщины, убитой точнехонько в лоб, которую по дури привезли в ближайшую поселковую амбулаторию.

– Снайпер, – сказал милиционер. – У нас так никто не умеет.