Вам и не снилось (сборник)

…Зинаида пришла, когда ее, Варю, разбило параличом, и она лежала и мычала. Вот тогда и пришла Зинаида, и в глазах ее было успокоение оттого, что уже не надо бояться Варвары, которая лежит так недвижно и некрасиво. А через какое-то время ударило и ее. Только много шибче. У Вари от мозгов-то отошло, а Зинаиду залило напрочь.

Вот почему ей, Варе, так хочется войти к ней и посмотреть. Может, Зинаидин ум еще не умер, тогда он поймет, зачем она пришла.

«Я же вас не предала, — скажет ей Варя, — чего ж тебе так надо было, чтоб я рухнула? Это мне вместо спасиба?»

Посмотрит, скажет и уйдет.

Зацарапался Шпрехт.

— Я помочиться, — сказал он. — Тебе не надо?

— Надо, — ответила она.

— Не спишь чего? — спросил Шпрехт.

— Откуда ты знаешь?

— Не храпела. Я люблю, когда ты храпишь. Тогда я крепко сплю.

— Я засну, — сказала она, оглаживая под подушкой пепельницу. — Ты мне голову завтра помой, а то зачесалось.

— Помою, помою, — сказал Шпрехт.

Он уходил, не подымая ног: човг, човг… човг, човг…

Зеркало отразило, как шевельнулись портьеры. Глаза Вари лихо сверкнули. «Придет твоя пора, — сказала она зеркалу. — Интересно, успеешь ли ты отразить свою смерть?»

Пожалуй, она заснет. С пепельницей в руке и с зеркалом в башке. Впрочем, возможны и другие варианты. Комбинировать предметы и людей — занятие не для слабоумных.

Варя засыпает, жалея Зину и Людмилу Васильевну, Сороку и Панина тоже…

И Шпрехта, Шпрехта, Шпрехта… Дурачка неумелого.

УЧИТЕЛЬНИЦА

…Она зацепилась за самый краешек сознания. В окутавшем ее мраке была узкая яркая щель, которая резала, щипала глаза, но вела в свет. Поэтому нельзя закрывать глаза, даже если они вытекут. Надо выдержать эту щель взглядом и думать, думать, думать…

…Мысль: Сороки украли ребенка у нее и физика. Это виделось в подробностях. Она несет кулечек, а они вырывают его из рук. У нее всегда были такие слабые руки. Даже кружка с водой была ей тяжела. А тут ребенок, он оттягивает ей руки, оттягивает… И тогда Сорока выхватывает у нее ребенка. Она так хорошо это помнит! У Сороки большие сильные руки и огромные часы на запястье, повернутые внутрь. И ребеночек головочкой ложится прямо на часы.

Щель готова закрыться, свет из мира так тонок, так узок, ей приходится напрягать большие плачущие глаза.

…Физик. Он был такой несчастный из-за своих приступов. Она сказала себе: «Я не должна думать о том, что он мне неприятен. Это позор так думать. Неужели я такая подлая? Ведь он же пришел с войны!»

Как она хотела ребенка, мальчика, который вырастет и у него не будет дергаться лицо!

И вот Сороки его отняли! Отняли!

С криком приходит мрак. Полный.

Панин держит ее на руках, маленькую, хрупкую, такую единственную, что урони он ее, и конец ему, Панину, потому что жить-то он, может, и останется, но смысла в этой жизни уже не будет. Шпрехт говорил, что у него на случай смерти жены есть циан, а Сорока сказал, что у него есть пистолет, еще с войны, но он его всю жизнь чистит и проверяет. Для случая.

«Мы не сходимся ни в чем, — думает Панин странную мысль, — кроме невозможности жить без наших жен».

Не будь у Людочки острого состояния, он бы подумал над этим еще и еще. Он бы записал свои мысли для сына, чтоб в том утвердилась гордость за силу отцовской любви к его матери. Сын — хороший мальчик, не познавший мук. Как все послевоенные дети, с которых обстрелянные фашизмом отцы или отцы, вернувшиеся из мест весьма отдаленных, сдували пылинки и высаживали в них зерна счастья, о котором сами не знали, не ведали, какое оно есть. Правда, сейчас Панин вдруг подумал: а как я мог угадать в зернах, что они для счастья, если не ведал, каково оно! Как? Как они выглядят, счастливые зерна?

Панин баюкает жену. Что же ее так испугало? Кричала о Сороках. Но ведь, может, и просто о птицах? Она в них хорошо разбиралась, не то, что он, знающий только воробьев и ворон. Людочка говорила, что из всего божьего мира птицы — самые красивые, самые совершенные.

— Ты посмотри на курицу, сколько в ней достоинства!

— Людочка! — говорил Панин. — Курица же чемпион по дури. Это же общеизвестно.

— Кто тебе сказал? — возмущалась она. — Кто? Что мы знаем о том, что курица знает?

Как же ему было интересно с ней! Даже о курицах говорить было интересно.

Как-то ее обидела Зинаида Сорока. Неглупая, конечно, женщина, но без культуры.

У Людочки из рук улетел на улице глобус. У нее такие слабые руки, а ветер был, как в трубе, она хотела перехватить ножку глобуса, ну и не сумела. И глобус покатился, оторвавшись от основания. Людочка за ним. Смешная, конечно, картина: учительница географии, догоняющая глобус.

Все это видела Зинаида и пошла наперерез земному шару и ногой поддала ему в сторону Людочки. Надо знать ногу Зины Сороки. Глобус распался на Азии и Африки. Освобожденные от притяжения материки взлетели в воздух автономно и радостно. Это было полное веселие географии, и нечего было Людочке из-за этого плакать. В сущности, глобус был старый, и она несла его домой, чтоб Панин его подклеил изнутри.

Людочка закричала на Зинаиду за этот пас ногой, а та ей ответила вульгарно: