Вампиры. Опасные связи (2010)

Ладони все еще подняты вверх, но они стали влажными и покраснели от крови, поскольку его «недуг» вернулся с повой силой, интенсивнее, чем в тот момент, когда была обнаружена гора трупов в квартире Дюморье. Жан-Ги стоит, не в силах стряхнуть оцепенение, голова кружится, кожа стала скользкой от холодного пота, смешанного с горячей кровью, — и крови намного больше, чем пота. И чтобы заговорить, ему приходится глотать кровавые сгустки, застрявшие в горле. Голос искажается, звучит сдавленно и с каким-то булькающим присвистом.

— Ты… — с трудом выдавливает он. — Ты… все подстроил… чтобы меня…

— Ну, конечно, гражданин Санстер. Я послал девушку, чтобы заманить тебя к себе, а потом оставил на тебе свои метки, как тебе давно известно. Как я и…

…говорил тебе.

Или… ты не помнишь?

Сдерживаемые воспоминания и ощущения рвутся наружу мощным потоком: затрагивают и нёбо, и соски, и плоть. Гематома на запястье распухает и раскрывается зловещим цветком. Злопамятный поцелуй шевалье, наполняющий его вены леденящим ядом.

(Если я не смогу остановить кровотечение, я умру.)

Он едва шевелит онемевшим языком.

— Ты и с Дюморье проделал то же самое.

— Именно так.

Одна рука с длинными когтями поднимается и касается лица Жана-Ги, очень легко — скользящим успокаивающим жестом, — но Жан-Ги отшатывается назад, поскольку даже мимолетное прикосновение пальцев шевалье способно вызвать сначала кровоподтек, а потом и открытую рану.

— Будь прокляты твои глаза, бывший аристократишка!

— Да, да. — Потом намного спокойнее: — Но я могу все это остановить, ты же знаешь.

Я. И только я.

Соблазнение, потом заражение, потом исцеление — за особую плату. Преданность до самой смерти…

А потом?

Прендеграс, несомненно, и Дюморье поймал в такую же ловушку, только давным-давно; или Дюморье сам предложил себя, склонился к этим ногам в красных башмаках, и его даже не пришлось соблазнять и вводить в заблуждение этой неравной дьявольской сделкой? Может, он пришел к Прендеграсу по своей воле, даже с радостью; и так же охотно перерезал себе горло, продолжая служить этому неживому существу, чтобы оросить кровью штукатурку на стене, в которой надежно скрывался его повелитель?

И выбор Жана-Ги тоже был весьма ограниченным: истечь кровью сразу, в один мучительный момент, и умереть сейчас или стать его орудием, как Дюморье, и умереть позже.

Пользоваться минимальной защитой, возможно, даже какими-то преимуществами; им будет легко пользоваться и так же легко…

…избавиться от него.

— Наше соглашение сулит тебе определенную выгоду, — тихо добавляет шевалье.

— Он пожертвовал для тебя своей жизнью.

— Так было нужно.

— Ты этого потребовал.

Шевалье приподнимает тонкую бровь, белесую от известковой пыли.

— Я? Я ничего не требовал, гражданин. Только принял — то, что было мне предложено.

— Потому что вы, аристократы, сами предпочитаете ничего не делать для себя.

— О, это верно. Но потому я и выбрал тебя: ты гораздо способнее, чем я, в любом отношении. Поэтому я завидовал и страстно желал получить твою силу, твой жизненный идеализм. Твою…

…жизнь.

Жан-Ги замечает, как взгляд чудовища скользит по нему сверху вниз, оценивает, словно он…

Хрипло:

— Карта.

Шевалье вздыхает и качает головой.

Довольно забавная, когда-то. Но твое тело больше не сулит такого удовольствия, скорее, вызывает сожаление; с годами ты стал менее… прозрачным, как мне кажется.

Он делает шаг вперед, Жан-Ги пытается отпрянуть, но поскальзывается в собственной крови и падает на колено, рука беспомощно ищет опору в рваной дыре, где недавно еще была стена.

— Кто ты? — спрашивает он.

Сердито хмурится, услышав, как хрипло звучит его голос, искаженный смесью непонятного гнева и…

…страха (или желания?).

Шевалье останавливается, долго молчит, потом отвечает:

— Ах, на этот вопрос никто из нас не может дать ответа, гражданин Санстер. Я сам знаю лишь то, что родился таким, и совершенно не представляю почему…

Наклоняется над ним. Шепчет. Слова сливаются с гулом крови, от давно желанной близости голос становится низким, почти неуловимым.

— Так же как и ты был рожден похожим на всех остальных в этом ужасном мире, чтобы носить мои метки…

…или стать моей жертвой.

Поле зрения сужается, и Жан-Ги уже не видит ничего, кроме этих пустых глаз, этого рта, этих зубов: его болезнь становится осязаемой и неотвратимой. Его участь погребена так глубоко, что не достать даже мысленно, пока она не вырвется наружу.

Но…

Я еще не сдался, будь ты проклят, думает он, отвечая на собственные мысли. Я не твоя жертва, не твоя пешка, не твое орудие. Я был самим собой, я родился и вырос вдали от твоего влияния: у меня была своя история, свои надежды и мечты. Я любил своего отца и ненавидел его скупость; я любил свою мать и ненавидел ее рабскую покорность. Я любил и ненавидел то, что досталось мне от них: любил свою свободу и ненавидел кожу раба. Я служил делу свободы, но революция утопила себя в крови. Но я выше того, что из этого получилось, выше, чем это единственное событие, самое худшее — и самое значительное — событие в моей жизни. Эта встреча с…

…тобой.