Ванна Архимеда

– Совершенно отрицательно,- сказал Сакердон Михайлович.- Я их боюсь.

– Да, я тоже терпеть не могу покойников,- сказал я.- Подвернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы,- должно быть, пнул бы его ногой.

– Не надо лягать мертвецов,- сказал Сакердон Михайлович.

– А я бы пнул его сапогом прямо в морду,- сказал я.- Терпеть не могу покойников и детей.

– Да, дети – гадость,- согласился Сакердон Михайлович.

– А что, по-вашему, хуже, покойники или дети? – спросил я.

– Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам.

А покойники все-таки не врываются в нашу жизнь,- сказал Сакердон Михайлович.

280 – Врываются! – крикнул я и сейчас же замолчал.

Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.

– Хотите еще водки? – спросил он.

– Нет,- сказал я, но, спохватившись, прибавил. – Нет, спасибо, я больше не хочу.

Я подошел и сел опять за стол Некоторое время мы молчим.

– Я хочу спросить вас,- говорю я наконец.- Вы веруете в Бога? У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина, и он говорит: – Есть неприличные поступки. Неприлично спросить у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что положил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отказать, и самый удобный и приятный способ отказа – это соврать, что денег нет.

Вы же видели, что у того человека деньги есть, и тем самым лишили его возможности вам просто и приятно отказать. Вы лишили его права выбора, а это свинство.

Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека: «Веруете ли вы в Бога?» – тоже поступок бестактный и неприличный.

– Ну,- сказал я,- тут уж нет ничего общего.

– А я и не сравниваю,- сказал Сакердон Михайлович.

– Ну хорошо, – сказал я,- оставим это. Извините только меня, что я задал вам такой неприличный и бестактный вопрос.

– Пожалуйста,- сказал Сакердон Михайлович.- Ведь я просто отказался отвечать вам.

– Я бы тоже не ответил,- сказал я,- да только по другой причине.

– По какой же? – вяло спросил Сакердон Михайлович – Видите ли,- сказал я,- по-моему, нет верующих или неверующих людей. Есть только желающие верить и желающие не верить.

– Значит, те, что желают не верить, уже во что-то верят? – сказал Сакердон Михайлович.- А те, что желают верить, уже заранее не верят ни во что? – Может быть, и так,- сказал я – Не знаю.

– А верят или не верят во что? в Бога? – спросил Сакердон Михайлович.

– Нет,- сказал я,- в бессмертие.

281 – Тогда почему же вы спросили меня, верую ли я в Бога? – Да просто потому, что спросить: «Верите ли вы в бессмертие?» – звучит как-то глупо,- сказал я Сакердону Михайловичу и встал.

– Вы что, уходите? – спросил меня Сакердон Михайлович.

– Да,- сказал я,- мне пора.

– А что же водка? – сказал Сакердон Михайлович.- Ведь и осталось-то всего по рюмке.

– Ну, давайте допьем,- сказал я.

Мы допили водку и закусили остатками вареного мяса.

– А теперь я должен идти,- сказал я.

– До свидания,- сказал Сакердон Михайлович, провожая меня через кухню на лестницу.- Спасибо за угощение.

– Спасибо вам,- сказал я,- до свидания.

И я ушел.

Оставшись один, Сакердон Михайлович убрал со стола, закинул на шкап пустую водочную бутылку, надел опять на голову свою меховую с наушниками шапку и сел под окном на пол. Руки Сакердон Михайлович заложил за спину, и их -не было видно. А из-под задравшегося халата торчали голые костлявые ноги, обутые в русские сапоги с отрезанными голенищами.

Я шел по Невскому, погруженный в свои мысли. Мне надо сейчас же пройти к управдому и рассказать ему все. А разделавшись со старухой, я буду целые дни стоять около булочной, пока не встречу ту милую дамочку. Ведь я остался ей должен за хлеб 48 коп. У меня есть прекрасный предлог ее разыскивать. Выпитая водка продолжала еще действовать, и казалось, что все складывается очень хорошо и просто.

На Фонтанке я подошел к ларьку и на оставшуюся мелочь выпил большую кружку хлебного кваса. Квас был плохой и кислый, и я пошел дальше с мерзким вкусом во рту.

На углу Литейной какой-то пьяный, пошатнувшись, толкнул меня. Хорошо, что у меня нет револьвера: я убил бы его тут же на месте.

282 До самого дома я шел, должно быть, с искаженным от злости лицом. Во всяком случае, почти все встречные оборачивались на меня.

Я вошел в домовую контору. На столе сидела низкорослая, грязная, курносая, кривая и белобрысая девка и, глядясь в ручное зеркальце, мазала себе помадой губы.

– А где же управдом? – спросил я.

Девка молчала, продолжая мазать губы.

– Где управдом? – повторил я резким голосом.

– Завтра будет, не сегодня,- отвечала грязная, курносая, кривая и белобрысая девка.

Я вышел на улицу. По противоположной стороне шел инвалид на механической ноге и громко стучал своей ногой и палкой. Шесть мальчишек бежало за инвалидом, передразнивая его походку.