Varia

Или это преждевременный вывод, отменяющий всякое «я». Или это формула для дрянного «я». Почему же говорят – друзья познаются в беде, люди раскрывают себя в испытаниях. Значит, одно переходит в другое и есть извечная мера испытания и в дурную и в хорошую стороны: есть предел вменяемости, разный у каждого.

Оно. Es

Для того чтобы уснуть, мало хотеть спать, нужно, чтобы хотелось спать. И так во всяком серьезном деле (не удивляйтесь, что я считаю сон серьезным делом). В этом смысле мысль Фрейда не ложна. В нас действует и должно действовать «оно». Но это не внутренняя сила, [а] наша ячейка в мире, наше определенное и можно даже сказать персональное отношение к бесконечности, совокупность наших отношений

к окружающим бесконечным мирам.

Я не знаю, как назвать это «оно», однако название все-таки необходимо.

Моя давняя мысль

В старом искусстве на лицах палачей, мучающих свои жертвы, мы видим умиление или сочувствие. Поверхностно рассуждая, это просто недостаток характерного, изображения обособленных индивидуальностей и их типичных действий. Это действительно так, но недостаток этого отчасти и благо. Этот недостаток есть присутствие положительного целого, не распавшегося в себе идеального. Развитие же характерного и антитетичного [нрзб.] приводит в дальнейшем к обратному результату, падению всеобщей идеальной сущности, развивающейся в искусстве.

Это относится к разработке ситуации.

Изобразите палачей так умиленно сейчас – и будет подлость.

август 1966 года

«Подтасованность». «Одно к одному»

Одно к одному – и человек заболевает, одно к одному – и он любит. Одно к одному – великий закон собраний отдельных шумов и черточек, хаотически расположенных в один узор. Таким узором является уже качество и то, что Гегель называет переходом из количества в качество, есть тоже процесс «один к одному», то есть определения смысла и формально-идеального завершения.

Онтологический процесс есть и процесс сложения разумного смысла вселенной, гегелевская логика. Ему, конечно, хорошо было талдычить (прошу извинения) об идее, духе, разуме и т. д. А попробуйте объяснить сущность дела в наших представлениях и современному человечку! Но всеми этими «идеями» он и затемнил свою глубокую конкретность, свои достижения и, к сожалению, повредил себе. Но таковы были его обстоятельства, а наши, может быть, еще менее выгодны.

Людовик XV: «Любую, но сводите ее сначала в баню и к дантисту».

Забавно сопоставить это с ожиданием Татьяны – «душа ждала… кого-нибудь».

Человеческие границы этим определяются в любом направлении. А все-таки нет ничего выше сближения жизней, кусков разорванного жизненного целого, стремящихся к единству. Миф об андрогинах – глубокая тема. Нет ли чего-нибудь в мифологии, что предваряло бы «Обнимитесь, миллионы!» Шиллера? То, что религиозные мыслители называют «презанс» – вот оно! Прочтите у Джона Рида описание провозглашения Советской власти.

Эмпедокл!..

ноябрь 1967 года

Иррационализм

[Заметка по поводу статьи М. Туровской о повести Дюрренматта «Авария». – «Литературная газета», 2 августа 1966 года]

Дюрренматт – «мир аварий».

Несомненно, что в современном мире, как и в политике, так и в быту, господствует массовая рассудочная логика более чем средних людей, так что драматизм решений можно ждать лишь от аварий. Но аварии только «придирка истории», большая логика идет своим путем.

Очень уж серьезно, m-me Туровская!

А суть дела Вы не уловили. Не знаю, уловил ли автор, ибо не читал его произведения. Но суть – вот она: где все явления теряют свою особенность и, если хотите, случайность и подчиняются массовой статистической логике, серийному закону, там движущим рычагом, вносящим оживление, «сюжет», может быть лишь неточность, отклонение. Вот Вам источник Вашего иррационального! «Мир аварий». Но это в своем роде уже было – было в больших муравейниках азиатских деспотий. Там тоже логика развития поручала свое дело исключительному случаю, это был «мир чудес». Но логика развития, большая логика, все же не уступает своей истинной роли, а только противоречиво отказывается от своего прямого действия, пользуясь случайностью, «аварией». Смерть деспота есть «авария». Взрыв завода атомных бомб или прорыв плотины не просто авария, иррациональное. Хотя случайность здесь – повод, как необходимость есть нечто выступающее в иррациональной форме. Есть другая форма единства всеобщей логики и случайного – в ней, конечно, тоже может быть трагизм, но более свободный, человечески понятный, трагизм греков или эпохи Возрождения.

Значит, М. Туровская не поняла, что иррациональность мира аварий проистекает именно из сугубой рационализации и автоматизации всего, в том числе и «идеалов». Это – первое. Во-вторых, она принимает кризис логики всерьез, разделяя глупость современных иррационалистов. В том, что она пишет, – скрытый восторг. Ее анализ на уровне той идеологии, кот[орую] она анализирует.