Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

В 1924 г. В. А. Пархоменко заключал, что варяжская легенда была создана под византийским и западным влиянием. В следующем году А. И. Лященко высказал мысль, что прозвище Ильи Муромца свидетельствует не о происхождении богатыря из города Мурома, а о его связи «с мурманами, т. е. с норвежцами». Тогда же он, специально рассмотрев летописное сказание о смерти Олега Вещего от своего коня, пришел к выводу, что оно взято у норманнов. В 1935 г. М. П. Алексеев, ведя речь о тесных культурных отношениях Англии и Руси как через скандинавов, так и непосредственно (через родственные, например, связи Владимира Мономаха, женатого на Гите, дочери английского короля Гаральда), проводил идею, что «Поучение» князя могло быть написано под влиянием англосаксонского памятника «Отцовские поучения» начала VIII века. По словам исследователя, Гита, знакомая с этим произведением, могла подать мужу, возможно, даже знавшему англосаксонский язык, идею написать подобное «Поучение». В 1936 и 1939 гг. Б. Д. Греков, отталкиваясь от вывода Алексеева, сказал, что «Поучение» князя «едва ли не навеянное на него соответствующими английскими образцами». О близости Сказания о призвании варягов к аналогичным западноевропейским сюжетам, в особенности, к известию Видукинда говорил в 1938 г. В. А. Пархоменко. «Уже это выявление литературного источника, — делился своими соооражениями исследователь, — ослабляет историческую цену сказания о призвании». В 1940 г. М. Н. Тихомиров свою точку зрения о легендарном характере Сказания аргументировал тем, что оно якобы буквально повторяет слова подобной англо-саксонской легенды[675]

.

Приведенные настроения советских ученых довоенных лет в полной мере разделяла эмигрантская литература, ибо у них был один общий источник — дореволюционная историография. Так, Н. Т. Беляев в 1929 г. говорил, что летописец при составлении статей 859–862 гг. использовал, помимо новгородских преданий о норманне Рюрике и первых норманских северных княжествах, Видукинда Корвейского и «песенно-былинный материал придворных скальдов». Тогда же он предположил, что «не без ведома» фризов и норманнов в ПВЛ была вставлена информация об «Афетовом колене». В. А. Мошин в 1931 г. убеждал, что скандинавский эпос «дал русским славянам несколько своих мотивов». В самой же варяжской легенде он видел бродячую легенду, сохранившуюся в разных вариациях у многих народов, где германский элемент участвовал в создании государства. На следующий год А. Л. Погодин выразил уверенность в том, что договор Игоря с греками 945 г. несет в себе следы знакомства со скандинавским языком[676]

(этот вывод, не мешает отметить, вскоре отверг Мошин[677]

). Несколько позже Погодин утверждал, что «весь облик Олега варяжский, и скандинавские саги запомнили, разработали легендарный сюжет, сохраненный русской летописью», что в Киеве знали «древнесеверный язык». В 1943 г. Г. В. Вернадский указывал, что известия летописи об Олеге Вещем, включая рассказ о его смерти, имеют близкие параллели в скандинавской саге об Одде[678]

.

Идея о прямом воздействии на литературу эпохи Киевской Руси англосаксонских памятников получила в послевоенное время мощную поддержку в лице ведущих историков той поры. В 1940-х — 1970-х гг. В. В. Мавродин, кладя в основу своих рассуждений распространенное в науке мнение о существовании тесных связей династии русских князей и английского королевского дома, не сомневался, что при дворе Владимира Мономаха «могли оказаться английские барды, привезшие на берега Днепра свой песенный материал». Исходя из этого допуска, он считал, что в Киеве ХІ-ХІІ вв. были известны ирландское предание о призвании трех братьев и аналогичное повествование Видукинда, которые, по его убеждению, «несомненно, послужили прототипом рассказа летописца, создавшего свое сказание под влиянием рассказов и песен англосаксов Киевского двора». Напомнил историк и мысль о англосаксонских параллелях к «Поучению» Мономаха. В 1950-х — 1990-х гг. Б. А. Рыбаков рассматривал летописное известие о призвании варягов как пересказ какого-то скандинавского сказания, как «ходячую легенду», характерную для всей Северной Европы, как повтор известного англосаксонского предания. Его «переносчиком» на русскую почву ученый считал Мстислава Владимировича, двор которого, заострял он внимание, был родственно близок тому, о котором писал Видукинд Корвейский: Мстислав — сын Владимира Мономаха и английской принцессы Гиты Гаральдовны, в первом браке был женат на шведской, «варяжской» принцессе Христине[679]. В 1963 г. польский историк Х. Ловмяньский также подчеркивал, что варяжская легенда содержит англосаксонский мотив «странствования», попавший на Русь благодаря женитьбе Мономаха на Гите. В 1968 г. эту же идею повторил В. Т. Пашуто. В 1995 г. В. Я. Петрухин, сопоставив слова послов, призывавших варяжских князей на Русь, со словами бриттов, обращавшихся с аналогичной просьбой к саксам, заключил, что у этих формул призвания мог быть «общий эпический источник»[680].