Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Испорченный вид Сказания, говорил Иловайский, вошел не во все списки ПВЛ и, возможно, утвердился лишь в тех, что «распространились преимущественно в Северо-Восточной России», а также в древнейших новгородских и западнорусских летописях. Искусственное отождествление руси с варягами ученый опровергал, ссылаясь на показания памятников (прежде всего польских хронистов XV и XVI вв. Я. Длугоша и М. Стрыйковского, посла Габсбургской империи С. Герберштейна, на русскую редакцию XIII в. «Никифорова летописца вскоре», помещенного в Новгородской Кормчей 1280 г., на летописи XVІ-XVІІ вв.), которые не смешивали русь с варягами, ибо в их основе, по его мнению, лежали древние и неиспорченные своды (при этом придавая исключительное значение разночтениям «варягом, к руси» и «к варягам», «реша руси» и «реша русь»). Отсюда он не сомневался, что именно вариант Ипатьевской летописи «реша русь» представляет собой первоначальную редакцию. «Реша руси» — это ошибка какого-то писца, принятая и повторенная его преемниками за истину, «послужила одним из источников искажения текста». Для дополнительного обоснования своей концепции Иловайский обратился к статье 1043 г. софийско-новгородских сводов XV–XVI вв., которая, на чем он заострял внимание, прямо говорит об антагонизме варягов и руси[880]. В названных летописях в рассказе о походе руси и варягов под предводительством новгородского князя Владимира Ярославича на Византию в 1043 г. его участники действительно резко противопоставлены друг другу: по совету варягов Владимир пошел к Царьграду от Дуная «с вои по морю», но начавшаяся буря «разби корабли, и побегоша варязи въспять». Русь же настаивала, по подходу войска к Дунаю, «станем зде на поле». В ПВЛ этот рассказ был сильно сокращен, и в нем отсутствуют варяги, по вине которых дружину постигла неудача. Как доказал К. Н. Бестужев-Рюмин, софийско-новгородские своды XV–XVI вв. дают, по сравнению с ней, первичное чтение статьи 1043 года

[881].

Филолог А. А. Потебня в 1879 г. согласился с Иловайским, что изначально Сказание звучало иначе, например, так, как читается в «Никифоровом летописце вскоре»: «придоша русь, чюдь, словене, кривичи к варягом, реша: земля наша велика и обилна…»[882]

, следовательно, варяги не были русью[883]. При этом указав (здесь, видимо, не обошлось без влияния Н. И. Костомарова) на вставной характер текста ПВЛ, читаемого сразу же после слов «идоша за море к варягом»: «к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си. Реша руси чюдь и словене и кривичи и весь», сказав, что эта глосса принадлежит составителю Начальной летописи

[884]. В свою очередь Иловайский принял данный вывод. Позднейшие переписчики, говорил он в 1880 г. и позже, пытаясь пояснить непонятных «варяго-руссов», внесли в летопись вставки «сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си» и «от тех варяг прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени». Следы первоначального текста историк видел и в словах Сказания о славянской грамоте, помещенного в летописи под 6406 г.: «поляне, яже ныне зовомая русь» и «словеньский язык и рускый одно есть». Своей позиции ученый оставался верным до конца. Как он вновь произнес в 1911 г., «норманская теория держится на испорченном летописном тексте»[885]

.

Костомаров, хотя и вступил на научное поприще раньше Иловайского, свой взгляд на варяжскую легенду изложил лишь в 1873 г., т. е. уже после того, как отношение к ней в своей принципиальной основе сформулировал в статьях за 1871–1873 гг. его более молодой коллега. В связи с чем он во многом оказался под влиянием изысканий Иловайского, отсюда близость их позиций в оценке рассматриваемого памятника. Эту близость во многом усиливало то еще обстоятельство, что Костомаров не менее скептически, чем Иловайский, относился к известиям ПВЛ за IX–X вв. и видел в варягах скандинавов (тогда ученые кардинально расходились только в своем отношении к руси). И он, конечно, отстаивал мысль, что легенда имеет искусственный характер и новгородское происхождение: сходство основных черт в событиях, относимых к IX в., с событиями, происходившими в конце X и начале XI в., и также сохранившиеся в изустных преданиях, говорит о том, «что впечатление, произведенное позднейшими событиями, отразились на воспоминаниях о событиях отдаленных времен». К этому выводу им было добавлено, что «фантазия приплела сюда трех братьев по привычке к сказочным приемам». В свете чего Сказание о призвании варяжских князей «не имеет значения объективной исторической правды». Его появление историк связывал с тем, что «при умножении князей, развилось понятие, что князья должны быть избраны по ряду и володеть по праву, которое заключалось в народной воле». Время записи сведений о событиях IX в. он относил ко времени никак не ранее второй половины XI века.