Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Разговоры о «множестве шведов» на Руси и ее колонизации норманнами строятся лишь на основе скандинавских находок (или того, что под ними понимается), обнаруженных в разных местностях Восточной Европы. При этом каждая из них признается за бесспорный след пребывания именно скандинава. Так, например, В. В. Мурашова, говоря о ременном наконечнике из Старой Рязани (слой XI в.), орнамент которого якобы «связан по своему происхождению с предметами в стиле Борре», заключает, что его «можно считать одним из немногих археологических свидетельств присутствия скандинавов на Руси в XI в.»[571]. Но материальные вещи (особенно оружие, предметы украшения и роскоши), независимо от того, где и кем они были произведены, живут своей самостоятельной жизнью, в течение которой они становятся, по разным причинам, собственностью представителей разных народов и перемещаются на огромные расстояния, в связи с чем не могут выступать в качестве атрибута этнической принадлежности ее владельца. Нельзя здесь не заметить, что норвежский археолог А. Стальсберг куда менее категорична в интерпретации скандинавских вещей на территории Древней Руси: по этим находкам трудно определить, констатирует исследовательница, попали ли они к восточным славянам «в результате торговли или вместе со своими владельцами»[572].

В 1930 г. археолог-норманист Ю. В. Готье справедливо указывал, что на одиночных находках норманских вещей, «тонущих в массе предметов иного характера и происхождения», нельзя построить доказательство длительного существования в данном месте скандинавского населения. Они могут свидетельствовать только в пользу того, подчеркивал он, что скандинавские вещи попадали на Русь, и только. Если же следовать логике современных сторонников норманской теории, выставляющих скандинавские находки в Восточной Европе «в качестве одного из наиболее весомых аргументов» пребывания здесь норманнов, «то и Скандинавию — справедливо замечает А. Н. Сахаров, — следовало бы осчастливить арабскими конунгами, поскольку арабских монет и изделий в кладах и захоронениях нашли там немало»[573]

. Близко к тому говорил в 1982 г. крупный немецкий археолог Й. Херрман: что из распространения восточных монет «не следует делать вывод о непосредственных путешествиях арабских торговцев на Балтику»[574].

Археологи, повторяя мысли Стендер-Петерсена, преподносят Ладогу в качестве резиденции норманского хакана «Rhos» (Д. А. Мачинский, В. Н. Седых) Бертинских аннал, его «штаб-квартиры», а затем первой столицей государства якобы норманна Рюрика, в дальнейшем перенесенной на Рюриково городище (А. Н. Кирпичников)[575]. А. С. Кан с помощью топонима Roslagen указывает на скандинавскую природу имени «Русь»[576]

. Как отнеслись норманисты А. А. Куник, М. П. Погодин и В. Томсен к этому, по характеристике И. П. Шаскольского, «примитивному построению»[577], уже говорилось. К тому же хорошо известно, что прибрежная часть Упланда — Роден — лишь к XVI в. получила название Рослаген[578], «и потому, — как заметил почти двести лет тому назад Г. Эверс, — ничего не может доставить для объяснения русского имени в 9 столетии». Г. А. Розенкампф в 20-х — 30-х гг. XIX в. отмечал, что слово Рослаген (корабельный стан) производно от rodhsi-гребцы (rо, ros, rod — грести веслами), и что еще в XIII в. этот термин употреблялся в смысле профессии, а не в значении имени народа. Поэтому, заключал исследователь, вооруженные упландские гребцы — «ротси» не могли сообщить «свое имя России», в связи с чем непонятно, говорил он, «как Шлецер мог ошибиться и принимать название военного ремесла за имя народа

(курсив автора. — В. Ф.)»[579]. Норвежский ученый Х. Станг недавно напомнил, что «скандинавские филологи норманистской школы сами отрицали связь названия «Русь» с названием «Родслаген», или вернее с корнем *roPer

«гребля», ибо в родительном падеже это дало бы *roParbyggiar, для обозначения населения указанного района, т. е. без — с, в слове Русь»[580].