Вариант единорога

Ее животная страсть и притягивает меня, и отталкивает. О проклятие! Такого рода вещи я никогда раньше не почитал запретными! И ради какого-то богатства, знания, власти… Это!

Иду вдоль нескончаемых коридоров, среди сверкающего хрусталя, мрамора, многоцветных гобеленов. Тысячи статуй моего дворца плачут:

— Помедли! Спаси нас, Фауст! Не возвращайся туда! Мы станем уродливыми…

— Простите меня, красавицы, — отвечаю я, — но вас мне недостаточно. Я должен постараться вернуть себе то, что было когда-то моим.

Я иду дальше и слышу позади рыдания.

Северная комната затянута черным, и Круг начертан на полу. Свечи бичуют тьму огненными кнутами. Стены каруселью ходят в умоляющих глазах Вагнера.

— Хорошая работа. А теперь иди себе, Вагнер. Радуйся дню, радуйся своей юности…

Мой голос обрывается, но Вагнер уже далеко.

Черные одеяния вызывают у меня дрожь отвращения. Они столь несовместимы с моим существом… я сам не знаю почему.

— Сгустись, тьма!

На меня наваливается тяжесть. Скоро, скоро установится связь.

— Великий рогатый, призываю тебя из глубин…

Каждая свеча превращается в костер.

Но огонь не источает света.

Видимая тьма…

— Всеми великими именами заклинаю тебя, явись передо мной…

И вот он здесь, и мои члены наливаются свинцом.

Два глаза, мерцающих, немигающих, из покрова абсолютной тьмы.

— Фауст, ты звал меня.

— Да, великий рогатый, Властелин Празднества, я призывал тебя сегодня.

— Чего тебе надобно?

— Расторгнуть сделку!

— Почему?

— Желаю вновь стать таким же, как все. Я сожалею о том, что заключил договор. Возьми назад все, что дал мне! Сделай меня подобным беднейшему попрошайке у моих ворот, но сделай меня тем, кем я был.

— Фауст. Фауст. Фауст. Трижды называю я твое имя с сожалением. Ибо все уже не так, как я желаю или как ты желаешь, но согласно изъявленному желанию.

Голова у меня кружится, колени подгибаются. Я шагаю вперед и разрываю Круг.

— Тогда поглоти меня. Я не желаю больше жить.

Покров тьмы колыхнулся.

— Я не могу, Фауст. Это твоя судьба.

— Но почему? Что я сделал такого, отчего стал таким особым, что отделило меня от остальных?

— Ты принял душу в обмен на жажду жизни, ты же знаешь.

— Что такое душа?

— Я не знаю. Но это было частью договора, и в этом мире существуют условия, которые я обязан соблюдать. Ты навечно, бесповоротно спасен.

— Есть ли что-то, что я могу с этим сделать?

— Ничего.

Непосильной тяжестью давят на меня черные одежды.

— Тогда изыди, великий. Ты был хорошим богом, но во мне что-то повернулось. Я должен искать другого бога, ибо странные вещи беспокоят меня.

— Прощай, благородный Фауст — несчастнейший из людей.

Опустевшие стены кружатся каруселью. Круг за кругом.

Огромное зеленое солнце перемалывает все на своем пути. На веки вечные.

Звенят проклятые колокола времен Оргий!

И посередине я, один.

И спасся только я один, чтобы возвестить тебе[2]

(перевод Е. Доброхотовой-Майковой)

Оно никуда не девалось, никогда не рассеивалось — черное облако, из которого им на головы стеной лил дождь, били молнии, слышались артиллерийские раскаты грома.

Корабль снова поменял галс; Ван Беркум пошатнулся и едва не выронил коробку. Ветер ревел, рвал с плеч мокрую одежду, вода плескалась по палубе, закручивалась в водовороты у щиколоток — набежит, схлынет, снова набежит. Высокие валы поминутно ударяли в борт. Призрачные зеленые огни святого Эльма плясали на реях.

Шум ветра и даже раскаты грома прорезал крик терзаемого демонами матроса.

Над головой болтался запутавшийся в такелаже мертвец — дожди и ветры выбелили его до костей, скелет облепили движущиеся зеленые огоньки, правая рука покачивалась, то ли призывно, то ли предостерегающе.

Ван Беркум перенес коробку на новую грузовую площадку и принялся найтовить ее к палубе. Сколько раз они перетаскивали эти коробки, ящики и бочки? Он давно потерял счет. Похоже, стоило им закончить работу, следовал приказ тащить груз на другое место.

Ван Беркум посмотрел через фальшборт. Всякий раз, как выпадала возможность, он вглядывался в далекий, едва различимый за дождем горизонт — и надеялся.

Это отличало его от товарищей по несчастью. Он один из всех сохранял надежду, пусть совсем маленькую, — потому что у него был план.

Взрыв громового хохота сотряс судно. Ван Беркума передернуло. Капитан теперь почти не выходил из каюты, где коротал время в обществе бочонка с ромом. Говорили, что он режется в карты с дьяволом. Судя по хохоту, дьявол только что выиграл очередную партию.

Делая вид, будто проверяет найтовы, Ван Беркум нашел глазами свою бочку — она стояла среди других, и Ван Беркум узнал ее по маленькому мазку синей краски. В отличие от прочих она была пуста и проконопачена изнутри.

Поворотясь, он двинулся обратно. Мимо пронеслось что-то огромное, с крыльями, как у летучей мыши. Ван Беркум втянул голову в плечи и пошел быстрее.

Еще четыре ходки, и всякий раз — быстрый взгляд вдаль. И вот… И вот?

Вот оно!

Он увидел! Корабль справа по курсу! Он торопливо огляделся. Поблизости никого. Вот он, случай! Если поторопиться и если никто не заметит…