Варшава и женщина (Повесть о Дальней Любви)

Посреди чтения явился Мариан – принес обломки куриных ног, завернутые в газету. Гинка пошла варить бульон, а Марек потопал навестить Лесеня. Уселся рядом с диваном, закинул ногу на ногу, передумал, сунул в рот папироску, спохватился – убрал, зачем-то пошарил по карманам и наконец притих на стуле. Лесень Мариану очень не понравился. Конечно, отек на лице стал немного меньше, да и вообще видно было, что Гинка постаралась: Кшись был умыт, причесан и заботливо закутан в дряхлое одеяло. Однако сам Лесень постепенно переставал принимать участие в собственной жизни. Глядел не то на Мариана, не то вообще в неопределенном направлении, как будто до происходящего ему и дела нет.

Мариан завертелся на стуле, оглядываясь и шаря глазами по комнате, но здесь, собственно, и заняться было нечем. Только книги да еще дурацкие разрисованные кляксы на столе. Тогда Марек наклонился поближе к Лесеню и внушительным тоном, скрывая неловкость, произнес:

– Ты значительно лучше выглядишь. Кстати, русские крепко вмазали немцам – общеизвестный теперь уже факт. Твой Пшегроздки надеется, что они там на Украине друг друга сожрут. Говорит, это было бы хорошо для Польши. Кстати, на территории Советского Союза формируется польская армия.

Кшись безучастно слушал. Мариан вдруг рассмеялся, полез в карман.

– Я тут тебе одну листовку принес, обхохочешься. Мне товарищ Отченашек дал… Потом познакомлю, это великий человек. Вот, послушай.

Марек развернул очень мятую бумажку с тремя карикатурными изображениями Гитлера. На одном Гитлер, выпучив глаза и высоко задирая тощие колени, куда-то маршировал, на другом он же уныло плелся в обратном направлении, повязав поверх каски бабий платок. Иллюстрации сопровождались следующими стихами:

Дойчланд, Дойчланд, УБЕР АЛЛЕС!Это значит: все для Фрица,

Это значит: Фриц повсюду,Это значит: Фриц везде!Это значит: Фриц и грабит,Фриц и жрет, и убивает,Это значит: Фриц считает –Он в Европе господин!Дойчланд, Дойчланд, УДИРАЛЕС!Это значит: Фрица лупят,Это значит: Фрица бьют!

И не с песней, а со стономОн уходит на попятный…Не уйдет! В своей берлогеБудет насмерть Фриц добит!

В самом низу листка упавшего Гитлера протыкал штыком смеющийся широкоплечий солдат с надписью «СССР» на груди.

Дочитав, Марек сконфуженно убрал листок. Кшись слегка шевельнулся. Мариан спохватился, стремительно нагнулся над ним:

– Что?..

– Очень смешно, – сказал Кшись.

Вошла Гинка с куриным бульоном. Мариан тотчас уступил ей стул. Ревниво поглядывая на тарелку, произнес:

– Как пахнет, а? А знаете, где я ноги достал?

– На Перехвате, – сказала Гинка. – Небось, пристрелил ради них какого-нибудь несчастного спекулянта.

– Ну… почти… – протянул Марек.

– Что ж так жидко – одни ноги? – спросила Гинка. Невозможно было понять, насмехается она или говорит всерьез.

– Ну ладно, братцы, я пошел. Зайду завтра. – Мариан решил не обращать внимания. Мало ли что. Вдруг она огорчена или еще что-нибудь. – Не скучайте тут…

Он махнул рукой и, видя, что на него больше не обращают внимания, вышел. Сбегая по лестнице, он вызывающе насвистывал сквозь зубы:

Марш, марш, Домбровский,

В край родной наш Польский…

Потом в голове у него сформировалась сама собою следующая нелепая мысль: «Хорошо Гинке – ее, считай, не существует. Сгорела себе в еврейском гетто. А меня, когда Лесень умрет, пан Пшегроздки собственноручно убьет наборной кассой».

Нарисовалась верстатка: огромными шурупами в ней завинчен свинцовый заголовок чудовищного размера:

Дойчланд, Дойчланд, У д и р а л е с!

И этим предметом его, Мариана, лупят по голове. Лупят, лупят, пока в этой голове не наступает полное просветление, и тогда Мариан окончательно осознает, что Лесень-то на самом деле умирает – несмотря на подбитый фургон «Молоко», пенициллин и куриные ноги.

Мариан выругался и быстро зашагал прочь.

А маленькие отважные кровяные тельца внутри Лесеня до сих пор не сдавались. То и дело обнаруживалось, что остался еще один непобежденный отряд, способный отстреливаться до последнего солдатика. И они погибали, накрытые чудовищным артобстрелом, погибали тысячами – но не сдавались. Лесень очень устал от этой неравной борьбы, но в его жилах текла гонористая польская кровь, которая не принимала никаких приказов сдаться. Еще чего! Солдатики скалили зубы и топорщили усы. Они с благодарностью и прибаутками слопали бульон и, обретя новые силы, вновь атаковали врага. Они хотели одного: драться. Особенно яростно они дрались, пока Лесень спал. Иногда бои пробуждали его, тогда он начинал стонать, а под утро, совершенно измученный, заплакал, тиская пальцами одеяло. Гинка проснулась тоже.

– Кшись, – позвала она, но Лесень ее не слышал – тонул.