– Да так…
– Ну зачем-то рассказал ведь! Чем он тебе так запомнился, этот парень?
– Парень как парень.
– Вы с ним дружили?
– Нет.
– Не понимаю.
– Ну, помню, у него была страсть к грушам. Он сидел во дворе иногда, на закате, в дешевом полиестровом костюме – конторщики такие носят на работу. Сидел и жевал груши. Что-то такое, типа, здоровая еда, и так далее. Забавно было смотреть. Он открывал рот очень широко … шире, чем Гейл … и вклинивался в грушу, как ковш экскаватора в землю. А потом начинал шумно жевать, и лицо у него просветлялось, мужик блаженствовал.
Он снова замолчал.
– Да? – не унималась Гвен. – Это, конечно, противно, но я все равно не понимаю, к чему это ты рассказываешь.
– Просто так. Правда, груши он больше не ест.
– Почему?
– Однажды я его поймал, когда он читал мою почту. Просто стоял рядом с ящиками и читал письмо. Дурацкое письмо. Не помню, о чем там было, наверное какая-то реклама, скорее всего. Я отобрал письмо.
– Отобрал?
– Да.
– И что же?
– И выбил ему зубы.
Великий моралист Лерой.
– Впрочем, – добавил он, – возможно это действительно случайно получилось, а почту воровал вовсе не он. И даже, может быть, письмо это рекламное было адресовано ему, а не мне. Это все не очень важно. Кофе хочется ужасно. Да и пожрать не мешает.
Глава семнадцатая. Снова в Нью-Йорке
Риверсайд Парк в сумерках – великолепное зрелище, которое по достоинству может оценить только знаток, либо человек с чистым сердцем. Туристов нет, нет поденщиков-фотографов, и репортеры тоже не заходят, по большому счету. Парк граничит с Риверсайд Драйвом – петляющей авеню. В переулках, уходящих от Риверсайда круто в гору, к Вест Энд Авеню – огромные здания времен Бель Эпокь, с портиками, колоннами, фронтонами, эркерами и еще тысячью разных милых глазу известняковых деталей. Стены толстые. Потолки квартир высокие. На Риверсайд Драйв можно подойти к парапету, отделяющему авеню от парка и посмотреть вниз – пятьдесят отвесных футов. Парк ютится в базальтовых скалах. Район был когда-то населен относительно богатыми евреями, а затем населился относительно богатыми евреями, китайцами, итальянцами, и, благодаря близости Колумбийского Университета, здесь также селится немалое количество квартирно субсидируемой профессуры, многие представители которой выглядят очень важно и деловито, читают журналы, жуют хот-доги, вздрагивают и удивляются, если привлечь их внимание, и по большей части никому не досаждают.
Светловолосый мужчина в дорогом официальном костюме сидел на скамейке – за спиной базальтовая скала, впереди и внизу – искусственное поле для европейского футбола, за полем – Вест Сайд Шоссе и река Гудзон. Часть неба за рекой светилась закатным светом. В руках у мужчины был номер «Крониклера». Человек делал вид, что читает статью. Фонари вдоль аллеи зажглись и почти сразу после этого другой мужчина присоединился к читающему газету.
– Наконец-то, – сказал читатель газет.
– Эй, Роберт. Не читай мне лекции, я очень редко опаздываю. И когда опаздываю, почти всегда есть веская тому причина, – сказал Лерой, закуривая. – Как дела?
– Ты уверен, что за нами не следят?
– У тебя мания величия. Кто в этом городе станет за тобой следить, губернатор?
– Перестань, Джордж, – попросил Роберт. – Ты знаешь, что я имею в виду.
Не меняя позы, Лерой протянул Роберту руку.
– Что? – спросил Роберт.
– Пожмем друг другу руки.
– А, да.
Они обменялись рукопожатием.
– Отрадно, что трюк до сих пор работает, спустя многие годы, – заметил Роберт.
– Трюк?
– Наш способ входить в контакт. Мы его изобрели еще в университете, помнишь?
– Да, – сказал Лерой. – Но ты ведь не для того меня позвал, чтобы предаваться воспоминаниям.
– Нет, не для того.
– У меня мало времени.
– Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу.
– Так.
– Как поживаешь?
– Да ничего, нормально.
– Если что нужно, скажи. У меня есть знакомые в здешнем полицейском департаменте.
– Ты уже сделал достаточно, чтобы я чувствовал себя обязанным всю жизнь, – сказал Лерой. – Миссия твоя выполнена. Ангелы радостно аплодируют. К делу.
– Не сразу. Мне нужно сперва тебя спросить кое о чем.
Лерой пожал плечами.
– Да, ты все еще мне нравишься, – Лерой пожал плечами. – Ты хороший и умный. Но мысли у меня заняты другим, не обессудь.
– Понимаю. Красивое место, не правда ли?
– Да, место ничего, – сказал Лерой, оглядывая местность будто в первый раз. – Особенно с наступлением темноты здесь красиво. Зажигаются фонари, исчезают прохожие. Если подождем, то увидим первых хулиганов и наркоманов.
– Ты ужасно циничен, – отметил Роберт. – Тебе следовало родиться женщиной. Помнишь, в университете, была девушка … – Роберт сделал паузу. – Я был в нее влюблен. Единственная женщина, которую я когда-либо любил.
Лерой вздохнул. Каким-то образом он предчувствовал, что тема эта будет так или иначе затронута.
– Да, – сказал он.
– Гвендолин Форрестер.
– Да. Я ее помню. А что?
– Помнишь, как я тебе о ней рассказывал все время? Обо всем, что она читает, ест, любит, с какими людьми встречается.
– Да, ты за ней все время следил.
– Как ты думаешь, я бы мог быть с нею счастливым?