Вас пригласили

Мы просто были вместе – все и разом, и каждый с каждым в отдельности, и не достанет мне слов описать эту совместность. Герцог острил в своей непередаваемо насмешливой манере, и его шутки более не ранили меня – я наслаждалась ими, как редким терпким вином. Мужчины балагурили наперебой, веселя дам, а те не прятали широких улыбок за платками, то и дело вскипали шумным смехом, размахивали руками, нимало не заботясь о светскости манер, о правилах хорошего тона, которыми я все еще, по старой памяти, давилась, как сухими хлебными крошками.

На сладкое подали роскошный ванильный шербет, и тут, к моему невольному ужасу, началось нечто совсем уж невообразимое: Мелн зачерпнул полную ложку этого десерта и протянул ее через весь стол Йамире, а та, прикрыв глаза и совершенно непристойно улыбаясь, приняла подношение пухлыми губами.

Ошалела я, видимо, настолько картинно, что вызвала у всех неописуемый восторг. Разумеется, меня тут же удостоили той же чести. Но из чьих рук, подумать только, Рид Милосердный, – Дерриса! Чего мне стоило сохранить хладнокровие, соблюсти лицо, открывая рот навстречу неизбежному, не стану рассказывать, но попытка невзначай вымазать мне щеки и капнуть на платье была мною виртуозно пресечена – к немалой потехе присутствующих.

Когда убрали последние тарелки, Герцог поднялся из-за стола и все в той же оживленной тишине сделал знак Бограну и Амане. Те удалились в дальний угол залы и немного погодя вернулись, неся необычайных размеров шарну13 и какой-то неведомый инструмент, напоминавший удлиненную арфу. «Это дизирисса14, драгоценная меда Ирма», – просвистел голос Дерейна. «Благодарю вас, мой друг, да простится мне моя непросвещенность», – слетел мой застенчивый ответ. «Обойдемся без формальностей», 

– вернулся его вздох.

Слуги поставили музыкантам высокие стулья. Богран пристроил шарну на колене, Амана уселась боком к нам, уперев дизириссу в пол. Глаза у обоих закрылись, и над ними словно возник купол тишины настолько глубокой, что все звуки и мысли, витавшие еще вздох назад в янтарном трепете свечей, завихрились воронкой, влились в эту перевернутую чашу – и растворились в ней без остатка. Все мы, без мига слушатели, разом прекратили думать.

…И расцветает музыка. Это пальцы Бограна на тугой коже шарны рисуют узоры, это Амана ласкает тетиву дизириссы. Это руки беседуют. Это вдохи чередуются неровно, наплывая друг на друга. Это влага ладоней умащивает удары и скольжения. Это впускают в себя вечный нездешний свет, вечный здешний воздух глиняные свирели – Богран, Амана. И я иду за пастухами, что играют на глиняных этих свирелях, – это Богран, это Амана. Они ведут меня высоким лугом, по грудь в мятной траве, и солнце стоит в зените, и лоб Аманы сверкает от пота, и балахон Бограна на груди темнеет от жара, ивдруг холодает, и травы сходят отливом, и обнажается базальт, и шаги гремят по мрачнеющему камню, и налетает ветер, а небеса буреют, и тужатся громом, страшат, и вот уже первые капли ледяного дождя обжигают мне лицо, и мы уже на вершине, и угроза в этих бритвенных иззубренных валунах, и заходится смертным кашлем шторм, а две маленькие пастушьи фигурки, две пылинки в глазах бури, сидят на самом краю, над пропастью, и, кровя пальцами, продолжают заговаривать, заговаривать. Меня. Нас всех. Всю слышащую вселенную.

Но вот погасли грозовые сполохи, осыпалось наваждение, но все еще как сквозь толщу воды вижу я размыто, неотчетливо хрупкие все еще дрожащие плечи Аманы, ее замершие руки, и Бограна, словно истончившегося и помолодевшего вдвое, и шарну, с глухим стуком приставленную к стулу. И чашу тишины, наполненную до самых краев…

Далеко за полночь я вернулась к себе, без сил, без мыслей, без вчера и завтра. Речение Шесть – «О непристойности несдержного смеха и увеселений» – не успело и парой слов коснуться моего ума, а я захлебнулась. Распахнутая книга беззвучно соскользнула на пол.

Глава 12

Из недр сна меня выволокли насильно: чьи-то руки настойчиво, хоть и бережно, трясли меня за плечи. Раскрыв глаза, я в младенческом ужасе увидела над собой огромное бесформенное черное облако – темнее, чем сама тьма вокруг. Невольно вскрикнула – но знакомый голос тут же зашептал, успокаивая:

– Это я, Йамира, меда Ирма, не пугайтесь!

Буря неприбранных смоляных волос Йамиры, грозовое облако, принесла с собой бодрящий запах ночного дождя. Я приподнялась на подушке:

– Что случилось?

– Пора вставать на Рассветную Песнь. Ни о чем не спрашивайте – просто одевайтесь и идите за мной. Все увидите сами.

Все еще шатко держась за царапающий край сна, я выбралась из теплой постели. Камин уснул, похоже, вместе со мной, теперь в комнате было зябко, и я, поеживаясь, облачилась в свою тунику и, приветствуя плечами и бедрами каждый угол, спотыкаясь, выбралась за Йамирой в коридор.