Васёк Трубачёв и его товарищи

— И у нас все комсомольцы в лес ушли. А двоих эсэсовцы убили! И женщину одну убили!

— Убили? Ладно! Их тоже сегодня ночью били! Ещё как! — не выдержал Васёк. — Мы сами видели!

Он придвинулся ближе к девочкам и стал рассказывать про то, что они видели ночью на дороге.

— Так это правда? — радостно спрашивали девочки. — У нас в селе все-все друг дружке шёпотом говорили, только мы не верили…

— А зарево какое было! Мы сами видели! И эсэсовцы куда-то на мотоциклах ехали, бегали, кричали, машины гудели… Мы боялись, что они схватили кого-нибудь, — сказала Зорина.

— Ну да, «схватили»! Сами попались! Там один на коне был… — начал с увлечением Одинцов.

Васёк строго прервал его:

— Не наше дело, кто был! А только храбрецы они! Рраз, рраз! — и всех фашистов уложили!

Лида Зорина блеснула чёрными глазами:

— Фашисты! Мы их так ненавидим!

Синицына сморщилась:

— Они с людьми, как с подданными какими-то, обращаются!

Валя сидела молча. Губы у неё были крепко сжаты, глаза холодные, как голубые льдинки. Она взяла в обе руки свои тяжёлые светлые косы, скрестила их на груди и о чём-то думала; на тоненькой шее у неё билась синяя жилка.

— Валечка! — прошептала Лида, осторожно обнимая подругу.

— Ненавижу я их! Ненавижу! — крепко сжимая зубы, проговорила Валя.

— Их выгонят! — твёрдо сказал Васёк.

Девочки встрепенулись.

— Когда? — нетерпеливо спросила Нюра.

Валя строго посмотрела Ваську в глаза:

— Когда?

— Когда же? Когда? — прошептала Лида.

— Выгонят, и всё! Не сразу, конечно. Потерпеть надо.

Девочки вздохнули. Валя отвернулась и стала смотреть в тёмное окно.

— А помните, как хорошо мы жили! Бегали в школу, — неожиданно улыбнулась она. — Леонид Тимофеевич всегда шутил с нами. Грозный на крыльце стоял… А в классе из окна видно было берёзку…

— И липы там цвели и клён был, — вставила Нюра.

— Всё было! И сирень была! — заторопилась Лида Зорина.

Валя покачала головой:

— Нет. У окна одна берёзка… Белая-белая, тоненькая-тоненькая… Она всегда на нас глядела. А весной положит ветки на подоконник и стоит, как живая…

— А ещё, Валя, помнишь, как в учительской глобус со шкафа упал? — засмеялась Синицына.

— Помню.

— А Белкин его за мячик принял и давай катать! — весело добавил Коля Одинцов. — Это ещё в первом классе было!

— А помните…

Одно воспоминание сменяло другое. Говорили обо всех и обо всём, кроме родителей. О родителях не говорили, боясь расплакаться. Но воспоминания сами по себе были так полны школой и домом, так неразрывно были связаны между собой, что при одном из самых весёлых воспоминаний — о том, как перед отъездом, на вокзале, Мазин посадил свою маму на чью-то корзинку с продуктами, — девочки заплакали. Мальчики, борясь с собой, недовольно сопели. Маленький Павлик, дремавший на скамейке, протёр кулаками глаза.

— Я хочу спать! — пожаловался он.

Нюра вскочила.

— Ой, я и забыла, как не стыдно! — упрекнула она сама себя, бросаясь к Павлику. — Одинцов, встань, я ему тут постелю. Подержи-ка его пока — видишь, он совсем спит.

Она сунула Коле Павлика.

— Ну, куда ещё… — начал было протестовать Одинцов, но, вспомнив что-то, любезно предложил: — Давай, давай! Клади на меня одеяло! И подушку клади! Ничего — я подержу, мне не тяжело!

Навьюченный как верблюд, он стоял посреди хаты, смущённо улыбаясь.

Когда Павлика уложили, Васёк вдруг вспомнил:

— Да! А почему вы нас не искали, не пришли к нам, не дали о себе знать! Ведь Митя с горя заболел совсем, да и мы тоже.

— Как — не искали? Мы всю станцию исходили, спрашивали… Нам сказали, что вы все уехали. Сели в поезд и уехали.

— Да ведь это не мы! Это Сергей Николаевич с нашими ребятами. Ведь они ещё при вас тогда на легковую садились. Ещё там Белкин был, Надя Глушкова, все девочки!

— Да, да! А мы думали, что вы их догнали и все вместе уехали… А о Сергее Николаевиче ничего не слышно?

— Нет, как же услышать… Да он, верно, на фронте теперь.

За окном послышался шум. Залаяла собака, загудели машины; из темноты блеснули фары, по улице забегали огоньки, послышались голоса. Нюра схватила со стола лампу и поставила её на печь. Из-за перегородки вышла босая девочка лет десяти. За ней волочилось серое байковое одеяло. Не обращая внимания на мальчиков, она закуталась в него и села на скамейку, подобрав под себя ноги.

Валя села с ней рядом, обняла её за плечи:

— Мама придёт — не бойся.

Девочка молча, с беспокойством в глазах, глядела на дверь.

По селу мчались мотоциклисты, под окнами пробегали солдаты.

— Лида, я за тётю Ульяну боюсь… Может, выйти поглядеть? — сказала Нюра Синицына.

— Не надо. Подождём ещё.

Валя тихо говорила что-то девочке в байковом одеяле. Та слушала её, не отвечая и не сводя глаз с двери.

— Маруся, дочка тёти Ульяны… За маму свою боится, — шепнула Ваську Лида.

— А куда она пошла?

Лида прижалась губами к его уху:

— В лес…

Спустя полчаса, когда шум в селе затих, девочка на скамейке вдруг подняла голову и радостно улыбнулась:

— Мама!

В хату поспешно вошла Ульяна. Она неровно дышала; стёганка на её груди расстегнулась, платок, повязанный двумя концами под розовым подбородком, съехал на затылок.

— Що, попугались, диты?