Васёк Трубачёв и его товарищи

— Я не понимаю, какое оправдание вы хотите найти Синицыной? И, если вы найдёте его, я обвиню вас… — Елена Александровна вспыхнула, пушистые брови её колючими иголочками сошлись на переносье. — Я обвиню вас, Леонид Тимофеевич, в излишней сентиментальности, жалостливости… Я не имею права так говорить с вами, но я всё-таки обвиню вас! — запальчиво говорит она.

Леонид Тимофеевич встаёт:

— Она мать. Это большое слово. И боюсь, что я всё-таки найду ей некоторое оправдание. И знаете в чём? В наших ошибках!

— Что ж, гражданка Синицына с удовольствием перечислит вам наши ошибки, — с усмешкой сказала Елена Александровна.

— Ну да, конечно! Я дам ей полную возможность это сделать. Видите ли, когда человек приходит к нам за разрешением какого-нибудь вопроса, то мы должны, несмотря ни на что, найти способ поговорить с ним по душе… А кстати, во время вашего разговора как вы её величали: гражданка Синицына или по имени и отчеству?

— Я не знала её имени-отчества, — пожала плечами Елена Александровна.

Леонид Тимофеевич с улыбкой взглянул на неё:

— А надо было спросить. Если человека называют но имени-отчеству, то в этом чувствуется какое-то внимание к нему, официальный тон смягчается, и разговор между двумя людьми делается проще, откровеннее… В общем, я сейчас сам пойду к ней и узнаю, что её растревожило.

Леонид Тимофеевич, сутулясь, взял со стола шляпу. На пороге он обернулся, с лукавой улыбкой взглянул на детски упрямый подбородок Елены Александровны, на её прихмуренные брови и по-отечески сказал:

— А вас тоже учить надо. Вы ещё молодой, нестреляный воробушек. Школа — это школа для всех: для родителей, для учителей, для вожатых! — Он весело усмехнулся. — А вы небось думали — только для ребят?

Шёл мелкий дождь. Нюра стряхнула с панамки светлые, как бисер, капли и осторожно вошла в дом.

— У вас директор, — шепнула ей в передней соседка.

Нюре хотелось убежать, спрятаться. Она встала под вешалкой, между пальто, дрожащими пальцами расстегнула и снова застегнула пуговицы на своём жакетике. Прислушалась. Из комнаты доносились два голоса: один — частый, приглушённый, захлёбывающийся словами; другой — ровный, спокойный. И каждый раз, когда первый голос резко повышался, второй ласково смягчал его тихим встречным вопросом. Нюра стояла долго-долго. Она и не подслушивала и не смела уйти. Постепенно голос Леонида Тимофеевича вернул ей мужество.

«Войду!» — подумала она. Но дверь приоткрылась, и директор, продолжая разговор, сказал:

— Ну так вот, Мария Ивановна: ничего нет неразрешимого. Значит, мы с вами договорились. А войдёте в наш родительский актив — будем чаше встречаться и решать все вопросы сообща. Так что, милости просим! Приходите до начала занятий, мы всегда будем рады вашей помощи.

— Не знаю… просто не знаю как… — растерянно бормотала мать. — Чем я смогу помочь вам? Я ведь ничего не умею… — И совсем тихо, словно извиняясь, она добавила: — Побеспокоила я вас, Леонид Тимофеевич…

Нюра, боясь, что её заметят, краснея от стыда, зарылась лицом в чей-то меховой воротник. Леонид Тимофеевич прошёл мимо неё, держа в руках шляпу. Мать шла за ним. Нюра вдруг вспомнила, что на дворе дождь. Схватив отцовский зонтик, она поспешно выбежала на крыльцо.

— Леонид Тимофеевич, возьмите зонтик! Вот зонтик! — смущённо повторила она, заметив, что мать смотрит на неё с удивлённой улыбкой.

Но Леонид Тимофеевич не удивился.

— Ничего, ничего, девочка! Всё будет хорошо, всё будет хорошо, — приговаривал он, раскрывая над головой зонт.

Низко склонив под зонтом свою лысеющую голову и держу в руке шляпу, он пошёл к калитке. Мать и дочь стояли на крыльце и глядели ему вслед. Обеим казалось, что в их доме побывал чудесный доктор, принёсший им избавление от неведомой и тяжёлой болезни.

Глава 45

«ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО…»

После того как ребят на собрании включили в списки пятого класса, они изо всех сил налегли на учёбу. Несмотря на то что пятиклассники беспрекословно исполняли распоряжения своего бригадира и председателя совета отряда, Васёк не мог и не хотел примириться с тем, что он и его товарищи причислены к пятому классу как второгодники. Васёк похудел, его самолюбие жестоко страдало. Вечерами он долго занимался, ходил по комнате и, держа в руках книжку, забывая про урок, неожиданно говорил: «Во что бы то ни стало…»

С согласия Екатерины Алексеевны теперь на уроках всегда присутствовал кто-нибудь из бывших учеников четвёртого класса «Б», которые зимой учились в Свердловске в пятом классе. Чаще всего это был отличник Медведев. Он сидел около доски, маленький, нахохленный, с внимательными тёмными глазами, и, вслушиваясь в ответы товарищей, напряжённо моргал ресницами, а иногда аккуратно поднимал рёбрышком руку и испуганно говорил:

— Ответ неверен. Позвольте мне…

Екатерина Алексеевна позволяла. И Медведев, старательно выводя мелком буквы и цифры, объяснял задачу.