Ваша до рассвета

– … я не смогу найти своего партнера. Вот почему я провел большую часть прошлой ночи, вальсируя с Беквитом. Он вздохнул. – Какая жалость, что миссис Филпот не вальсирует.

– Не вальсирует? – повторила Саманта, не в силах скрыть шок. – Да ведь сам архиепископ назвал вальс верхом распущенности!

Глаза Габриэля заискрились весельем.

– Только представьте себе, что бы он подумал, если бы видел, что я вальсирую со своим дворецким.

– Даже Принц Уэльский утверждал, что совершенно неприлично для мужчины держать женщину так близко. Такая близость между партнерами может привести к нарушению всех приличий.

– Действительно? – пробормотал Габриэль, его голос был гораздо более заинтригованным, чем шокированным. Он переплел свои пальцы с ее, и привлек ее поближе.

Дыхание Саманты стало частым, словно она уже сделала несколько кругов по залу.

– Такой прогрессивный танец мог бы быть приемлем в Вене или Париже, милорд, но он под запретом на всех балах в Лондоне.

– Мы не в Лондоне, – напомнил Габриэль, беря ее в руки.

Он кивнул в сторону галереи. Когда на стоящем там клавесине стал играть невидимый им слуга, Габриэль положил руку ей на спину и одним движением вовлек в танец, сопровождаемый нежной мелодией «Барбары Аллен». Эта медленная баллада, рассказывающая об утраченных возможностях и потерянной любви, всегда была одной из самых любимых у Саманты. Она никогда прежде не слышала, чтобы ее играли как вальс, но она отлично подходила к плавному ритму этого танца.

Когда его тело вошло в постоянный ритм движений, Габриэль почувствовал, что к нему возвращается его привычное изящество. Он закрыл глаза, и другие, еще более восхитительные ощущения так же вернулись к нему – дрожь от ощущения в руках теплого женского тела, шелковистый шепот ее юбок и доверие, с которым она подчинялась его ведущей роли. Впервые со времени Трафальгара, Габриэль не горевал о потере зрения. Кружась по пустынному залу с Самантой в руках, он снова ощущал себя здоровым.

С ликующим смехом откинув назад голову, Габриэль сделал вместе с ней несколько головокружительных оборотов.

К тому времени, когда последние такты «Барбары Аллен» стихли, они оба уже задыхались от смеха. Клавесин начинал играть «Приди», приятную мелодию, больше подходящую для аллеманды, чем для вальса, и они, наконец, остановились. Габриэль быстро обхватил Саманту, не желая отпускать ни сам момент, ни ее.

– Если вы пытаетесь убедить меня, что очень цивилизованны, то вам это не удастся, – сказала она.

– Возможно, под отполированными манерами и модными шелками мы все в глубине души имеем что–то от варваров. – Поднеся ее руку ко рту, он поцеловал ладонь, позволяя своим губам немного задержаться на ее шелковистой коже. – Даже вы, моя чопорная мисс Викершем.

В его голосе отчетливо прозвучала хрипловатая дрожь, которую невозможно было и с чем спутать.

– Если бы я от природы была бы более циничной, милорд, то заподозрила бы Вас в подготовке не извинения, а соблазнения.

– А что бы вы предпочли? – не способный больше сопротивляться искушению, Габриэль опустил голову, желая получить ответ от ее губ.

Саманта закрыла глаза, словно таким образом она могла отрицать свою вину за то, что вот–вот должно случиться. Но она не могла отрицать дрожь желания, которая захватила ее тело, когда губы Габриэля с нежностью прошлись по ее губам. Это было совсем не непохоже на поцелуй, который был у них в библиотеке. Это было страстной атакой на ее чувства. Это был поцелуй любовника – неторопливый образец удовольствий, которые он ей предлагал, еще более заманчивый и опасный для ее одинокого сердца.

Он ласкал пухлые округлости ее губ своими, молчаливо уговаривая их раскрыться и принять сладкую настойчивость его языка. Чувствуя, что бархатистый жар с каждым поцелуем все глубже проникает в ее рот, Саманта поняла, что просто тает под ним, и рушится последняя стена бастиона ее сопротивления. Внезапно она оказалась нищенкой на пиру – пиру чувств, которых ее тело слишком долго отрицало. Она хотела наесться ими, насытиться каждой лаской грубоватого удовольствия его поцелуя.

Когда ее язык присоединился к первобытному танцу и стал смаковать его язык, подслащенный кларетом, Габриэль издал горловой стон. Ему не нужно было зрение, чтобы просунуть руку в ее лиф и найти мягкость ее груди через ее шелковую блузку, чтобы легонько похлопывать большим пальцем по ее увеличившемуся соску, пока она не застонала, не отпуская его рот, наводненная удовольствием – столь же сильным, сколько и запретным.

Стыдясь своего беспомощного стона и боясь того, куда его жадные пальцы могли бы рискнуть добраться, Габриэль убрал от Саманты руку и остановил поцелуй.

Пытаясь выровнять дыхание, он прижался лбом к ее лбу.

– Вы ведь не были полностью правдивы со мной, мисс Викершем?

– Почему вы так говорите?

Отметив в ее голосе панику, которая стала результатом его неосмотрительности, он провел носом до изящной раковины ее уха и пошептал:

– Потому что, к моему большому неудовольствию, на вас определенно есть нижнее белье.