Василь Быков: Книги и судьба

Однако пока, на протяжении почти трех десятков лет (1957–1985), Быков если и выступал публично или с журналистской статьей, то в основном по вопросам, связанным с литературой. Однако это вовсе не означало, будто в общественной жизни писатель смирился и вел себя «паинькой». Так, его речь на V съезде Союза писателей Белоруссии в 1966 году повлекла за собой демонстративный уход со съезда лидера Коммунистической партии Белоруссии Петра Мироновича Машерова. У хозяина Беларуси тех лет была и осталась в народной памяти репутация «коммуниста с человеческим лицом». Действительно, Машеров отличался от других первых секретарей отсутствием барского эгоизма и «троекуровских замашек». О чем говорил Быков? По сути, о том же, о чем говорил Солженицын примерно в то же время в своем нашумевшем письме к IV съезду Союза писателей СССР, — о необходимости снять с литературы удавку цензуры и позволить ей развиваться своим путем без вмешательства партийного руководства и карательных органов. Такого, понятно, не мог стерпеть даже «либеральный» партийный босс.

Это выступление Быкова было напечатано только в 1992 году, в небольшом сборнике «На Крестах», где были собраны речи, публицистика, короткие интервью и некоторые журналистские статьи Быкова. Небольшая книжка мгновенно стала бестселлером в Беларуси: давно уже, со времени большевистской победы в стране, белорусы не знали трибуна такого ранга, какого они нашли в Быкове[317]. Более расширенный вариант книги появился пятью годами позже, под названием «Крестный путь»[318]

, и открывала его речь Быкова, произнесенная на митинге в Минске 24 марта 1996 года. Эта речь была посвящена основанию и годовщине Белорусской народной республики (БНР), задушенной большевиками в 1919 году после Слуцкого восстания, о котором мы говорили в связи с рассказом «На черных лядах»[319].

Упомянутый выше инцидент с Машеровым — лишь один из многих примеров непокорности Быкова. Его несгибаемая поддержка Солженицына и Сахарова, не говоря о других, менее знаменитых инакомыслящих, не была секретом ни для знавших его писателей, ни для государственных чиновников, ни для компетентных учреждений. Когда, невзирая на его несогласие подписать письмо, одобряющее исключение Солженицына из Союза писателей, имя Быкова все-таки вставили, он заявил громогласный протест.

Тем не менее ни диссидентом, ни борцом за права человека его не называли. Не входил он в эту категорию нетерпимых для власти лиц. Судя по всему, и не стремился — в ту пору это прочно отрезало бы его от читателя, а Быкову было что сказать. Это — с одной стороны. С другой, если, например, Даниэль и Синявский были известны только узкому кругу советской интеллигенции, то произведения Быкова знала и любила вся огромная страна. Признав его диссидентом, советские руководители неминуемо вызвали бы последствия, которые вполне могли обернуться против них же самих. Решив не вступать в партию, Быков тем самым сохранял доброе имя и некоторую независимость от прямых партийных взысканий. Власти предержащие это прекрасно понимали, но у них была масса возможностей портить жизнь неугодным им людям — вот они и продолжали ему мелко, но постоянно пакостить через своих чиновников. На это у них были все умения, средства и возможности, которыми они широко пользовались.

В этой книге мы много говорили об идейных расхождениях Быкова с советской властью, которые прочитываются в его художественных произведениях. Среди многих других острых вопросов, поднимавшихся Быковым на протяжении его долгого пути в литературе, был один — пожалуй, самый больной для него как писателя белорусского — вопрос о положении родного языка на родной земле.

До середины 1980-х аудиторию, к которой он обращал этот вопрос, можно было поделить на две группы: его коллег, белорусских писателей, и руководителей страны. Из-за странной особенности положения белорусского языка на его родине это были единственные группы, которые выслушивали Быкова. Писатели, полностью разделявшие взгляды Быкова, конечно, ему сочувствовали, а те, кто действительно мог что-то сделать, вели себя совершенно иначе. Руководящие лица республики, сами воспитанные в основном на русской культуре, не стремились поддерживать свою национальную, разве что на каких-то специальных международных форумах. На эти случаи были задействованы фольклорные, псевдофольклорные и эстрадные ансамбли, имевшие гарантированные аплодисменты.