Василий III

Василий ответил коротко:

- Государь!

Пыточная изба на Москве без дела не бывает, а дьяк Фёдор суд вершить горазд. Иному скорый, с малой мукой, другому полной мерой даст её изведать. Дьяком Фёдором детей пугают. Особенно изгаляется дьяк, когда в пыточную избу заявляется великий князь Василий. Государь придёт, рассядется, слушает молча, как дьяк допрос чинит. Иногда вставит словцо или вопрос кинет, словно ударит наотмашь: «С кем злоумышлял противу великого князя и государя?»

И ежели пытаемый не признавал вины, корил дьяка: «Даром хлеб государев жрёшь, Федька…»

У самой двери Василий приостановился, отчего-то поднял глаза к небу, потом вздохнул тяжко, шагнул в избу.

Тускло коптит свеча. Тёмные блики на стенах. Запах горелого мяса.

В голом, подвешенном к балке на вывернутых руках человечке Василий с трудом узнал некогда важного и дородного дьяка Серого.

На мгновение великий князь представил ад. «Старший черт» Федька вскочил при входе государя. Засуетился не в меру и его ретивый помощник, дюжий палач.

Переступил Василий лужу свежей крови, сел на лавку, буркнул угрюмо:

- Отпустите его да остудите.

Палачи сняли тело дьяка Серого, окатили водой из кадки. Открыл он помутневшие глаза, узнал великого князя, заплакал.

- Почто слёзы льёшь? - хмуро спросил Василий, - Когда меня облаивал, о каре не мыслил. Думал, мне о том не будет ведомо?

- Не виновен я, государь мой Василий Иванович. Оболгали меня.

- Так ли уж? - спрятал улыбку в бороду Василий и повернулся к дьяку. - А не покликать ли нам послухов?

И, не дождавшись ответа, велел стоявшему у двери ратнику.

- Покличь Лизуту с Версенем…

Тех с постели подняли сонных. В пыточную избу вошли, оба зуб на зуб не попадут от страха. Великий князь насквозь бояр пронзает глазищами, жжёт.

- Ну?

Лизута, осмелев, скользнул взглядом по Серому. Переспрашивать себя не заставил:

- Дьяк Серый, осударь, сказывал, не тебе, дескать, великим князем быть надлежит, а племяннику Димитрию.

- Вишь, заступник за Димитрия выискался, - протяжно выговорил Василий. - Ох-хо-хо, неблагодарность какая!

У Серого глаза от ужаса расширились, на Лизуту глядит недоумённо. Потом вдруг сообразил, закричал, взмолился:

- Государь Василий Иванович, облыжно поносит меня боярин!

Но Василий не слушает его, у Версеня спрашивает.

- Подтвердишь ли ты, боярин, слова Лизуты? Иль, может, и вправду оружничий поклёп возводит? - И прищурился настороженно.

Версеню хочется сказать, что не слышал он от дьяка Серого таких речей, но рядышком палач на боярина надвинулся, и язык заговорил иное:

- Под-подтверждаю!

Великий князь махнул рукой, произнёс устало:

- Отпускаю, не надобны вы мне ныне. - Уставился на Серого. - И теперь запираться станешь?

Дал знак дьяк Фёдор, и палач поволок Серого к дыбе. Дико завизжал он, заговорил торопливо:

- Государь Василий Иванович, не вели пытать, всё обскажу. Не мои слова то, а боярина Яропкина. Я же невиновен!

Вздохнул Василий:

- Час от часу не легче. Вона измена какими боярами завладела…

Уходя, угрюмо кинул дьяку.

- Дознавайся и дале, Федька, кем ещё дьяк науськан…

* * *

Не учуял Версень, как очутился у Твердиных хором. Воротний сторож впустил боярина. Холоп, сидевший на ступеньках крыльца, провёл в горницу.

Пока зажигали свечи, вышел из опочивальни боярин Твердя, взъерошенный, ночная рубаха до пят. Зевая, спросил:

- Стряслось чего, Иван Микитич? Лица на тебе нет, бледной какой…

- Страху-то, страху натерпелся я, боярин Родивон Зиновеич, - трясся в ознобе Версень. - Из пыточной избы я.

- Свят, свят, - пугается Твердя и отмахивается от Версеня пухлыми ладошками.

А боярин продолжает шептать:

- Васька-то, Васька с дьяком Федькой Серого казнят. Лизута, боярин, донос учинил… Серый не вытерпел пыток, на боярина Яропкина указал.

- О Господи, - крестится Твердя, - терновый венец нести Яропкину. Не очухался ещё от казанского глумления, в московское попал.

- Упредить бы боярина, - предложил Версень - Авось в Литву сбег бы.

- Нет, - крутит головой Твердя - Дознается Васька, нам вместо Яропкина не миновать пыточной избы. Не могу с огнём играть, боярин Иван Микитич, не хочу!

Из опочивальни недовольный голос боярыни Степаниды позвал Твердю:

- Родивон!

Тот поспешил выпроводить Версеня, на ходу приговаривая:

- Пусть его, Иван Микитич, своей судьбы не минуешь. Версень впопыхах шапку в горнице забыл. Вспомнил о ней уже во дворе. Не захотел ворочаться. Понурившись, побрёл ночной пустынной улицей.

* * *

Боярыня Яропкина укараулила государя, когда тот с братом Дмитрием из псарни ворочался, и, пышнотелая, ухоженная, плюхнулась ему в ноги.

За государев кафтан вцепилась, откуда и речь обрела, а раньше, бывало, в иной день и слова не вымолвит.

А Василий Яропкину слушать не желает, хмурится. Дмитрий отвернулся, жаль боярыню, унижение терпит. Вырвался Василий, отошёл.

Яропкина бранью разразилась, вслед государю кулаком грозит.

Василий покрутил головой:

- Вишь, каким голосом взвыла, старая волчица. Поглядим, како запрыгаешь у Федьки в пыточной, поглядим…

Дмитрий будто не расслышал.