Василий Темный

Заложив руки под голову, князь вспоминает то, теперь уже давнее время, когда отроком наезжал сюда со своей боярыней-кормилицей, жил здесь неделями, хаживал по грибы с деревенскими и утрами просиживал с удочкой на ближнем озере, таскал с лапоть карасей, упругих, готовых сорваться с берестяного кукана.

Князь Борис приехал в эту глухомань по зову престарелой кормилицы, готовящейся со дня на день уйти на тот свет.

Всю прошлую ночь князь просидел в горнице с кормилицей, слушал ее воспоминания. Они у нее чаще сводились к тем дням, когда боярыня-кормилица привозила княжича в это село. Ее рассказы напоминали Борису, как жали бабы хлеб, ставили его в суслоны. Как мужики вымахивали цепами, обмолачивали хлеб, и пыль, колючая, лезла в нос, в глаза.

В пору обмолота княжич ел с мужиками хлеб нового помола, запивал хлебным квасом, и жизнь ему казалась светлой, как солнечный день.

Поднялся Борис и, накинув плащ, вышел во двор. Высокие сосны в хвойных шапках отбрасывали тень. В тишине замер лес, и только перебирают копытами и позванивают недоуздками притороченные к коновязи кони дружинников.

Караульный гридин и дежурный у коновязи о чем-то едва слышно переговариваются.

Постоял князь, осмотрелся. Все будто как прежде, в раннем отрочестве. Все, да не так. В те давние годы княжьи заботы не одолевали, тяжким грузом не давили.

И вдруг почуял князь Борис, как уходят его годы. Они неумолимы и не остановить их, и пусть ему всего четверть века, но как мчатся лета. Будто вчера юнцом бегал, а вот уже муж зрелый, сын Михаил и дочь совсем еще маленькая.

Повернулся круто, направился в опочивальню.

* * *

Князь сидел у бревенчатой стены, прогретой последним солнцем, рядышком с престарелым Ермолаем. Много лет назад был он ловчим при князе Александре. Ноне руки у Ермолая трясутся, а очи видеть отказываются. Доживал ловчий в каморе в углу хозяйственного двора.

Но ума Ермолай трезвого, а память цепкая. Слушал его князь Борис охотно, не перебивая, вихри малолетнему сыну теребил.

– Всяк суть живущий свою судьбу имеет. Одним она подобно реке медовой, другим крест нести уготовано. Видно, так на роду написано. Но для всех земля – Юдоль Человеческая, – говорил Ермолай. – Живи человек и знай: Господь оглянется и спросит у страдальца, отчего не ропщешь ты? А потом обратит взор на тех, кто пил и ел сладко: ужли не узрели вы братьев своих страждущих? Богатство застило вам очи, а уши ваши не слышали голос вопиющего к вам…

Неожиданно Ермолай об ином речь повел:

– Любил князь Александр охотиться на лис, – рассказывает ловчий, – затрубят рожки, вырвутся гончие, гонят лису. Не успеет она увернуться, в нору нырнуть, как гончие ее уже настигают. И не рвут, не поганят шубку, душат. А уж какие псы были!..

Слушает малолетний Михаил, а Ермолай сказ дале ведет и на князя Бориса поглядывает. А потом вдруг спросил:

– Ты вот скажи, князь, в Литве видывал охоту ихнюю на лис?

Князь головой повертел.

– Чего не видел, того не видел.

– То-то! По всей тверской земле нет таких псарен, каких князь Александр держал. Да и в московском уделе не водится.

Неожиданно Михайло, мальчонка, за третье лето поворотило, голос подал:

– Когда я буду сидеть на тверском великом столе, тебя, Ермолай, ловчим возьму.

Усмехнулся князь Борис:

– Когда ты, сыне, на тверском уделе усядешься, дед Ермолай перед Господом ответ держать будет. А тя, Миша, иные заботы одолевать станут. Эвон, они, те напасти, на землю русскую со всех сторон прут.

– В трудную годину человек на Господа уповает, – сказал ловчий и усмехнулся, а князь Борис с княжичем в хоромы направились. Михайло спросил:

– Что за напасти, отец, ты о них молвил?

Князь Борис руку с головы сына убрал, сказал:

– Напасти, как и лихо, иные известны, а иные, каких и не ждешь, исподволь бьют.

– А известны какие?

Остановился князь Борис, на сына поглядел. Подумал, ему род князей тверских продолжить, напасти отметать. А вслух сказал:

– Напасти, спрашиваешь? Напасти известны. Ордынцы, сын, первое зло, первое лихо, второе, а может ныне и главное, Литва Великая, она как паук сети на Русь набросила и продолжает плести.

– А еще есть ли какое лихо? – княжич поднял на отца глаза.

– Лихо, сыне, в нас самих, в князьях. Мы ношу нашу, княжескую, порознь норовим тащить, не сообща. Согласия меж нами нет. А то еще хуже, беде соседа радуемся. Подчас сами того не замечаем, как в злобствованиях губим себя… – Чуть помедлив, проговорил: – Да что себя, Русь губим. – И подтолкнул княжича. – Однако пошли, сыне. Там матушка ждет, к вечерней трапезе пора. А с заботами, какие перед тобой с летами встанут, ты справишься, сыне. Одолеешь их.

* * *

В Вильно, в замке великого князя Витовта горят огни и музыка гремит. Гости именитые, паны вельможные, шляхта польская съехались почтить жену Витовта, великую княгиню Анну.

Просторный зал освещен факелами. Гости лихо отплясывают краковяк и мазурку. Витовт вспотел, утирается большим мягким платком, говорит маршалку, молодому Радзивиллу: