Василий Темный

– Ты, великий князь, посольство в Казань наряжаешь, а есть ли деньги?

– Что по сусекам наскребем, с тем и отправим.

– Может, и не надобно? Все Твери в ущерб.

– Вот и я, Настюша, колебался. А ноне мыслю, ежели Тверь Москве не подмогнет, то кто же? Иль Василию, Рюриковичу, в неволе гнить? Может, нам с Москвой еще в одной борозде идти?

Промолчала княгиня. Князь покосился:

– Ты мыслишь, мне легко такое решение далось? Нет и нет. Однако Господь нас рассудит с Василием. Хоть и сказывают, благодеяние наказуемо, но надобно по-Божьему судить.

Великая княгиня долго смотрела на мужа, наконец промолвила:

– Может, князь великий, ты и прав, ибо сужу я как тверичанка, а ты как муж Русью болен.

Кони бежали резво. Щелкали бичи, гремела упряжь, перекликались конные отроки.

От монастыря дорога потянулась берегом Волги. Река уже взбухла, посинела. Борис выглянул в оконце кареты.

– Вот-вот тронется лед.

– Поди, к утру.

– Я, Настена, в прежние лета почти всегда выходил на берег, не прозевать, когда лед двинется. Любовался, как он трескаться почнет, стрелять, а потом двинется, как живой.

– А может, он и есть живой?

– Нет, Настена, все живое Господом создано, а реку в лед мороз заковывает.

Показалась Тверь своим посадом, избами и домишками мастеровых, церквями и собором, Кремником и хоромами.

– Вот и приехали, Настена. А я уж, к слову сказать, ноги отсидел.

Глава 3

Подъезжало к Казани посольство великого князя тверского. Да и посольством как его назвать, коли в древней колымаге ехали боярин Семен, оружничий Гавря, да толмач, крещеный татарин Яшка.

Однако добирались они, напутствуемые строгими словами самого князя Бориса: до хана Улу-Магомета добраться, грамоту и подарки вручить. А без великого князя московского не ворочаться.

В колымаге дворецкий с оружничим позади на сиденье, а толмач впереди жался. За дорогу обо всем переговорили, а главное только в мыслях держали, ну как велит хан схватить их и в темницу кинуть? Не лазутчики ль они, не подосланные ли тверским князем доглядатаи? Выведают, какие силы у казанской орды, да как ее сопротивление сломить, а потом нападут враз всеми силами на Казань…

Из Твери выезжали, земля была еще местами мерзлая, а ближе к Казани весна знать дала, все зазеленело, почки на деревьях распустились. Ездовые по первой траве правили, все грязи меньше.

От Нижнего Новгорода, где-то за Сурой-рекой, селения стали попадаться. Реже татарские, больше чувашей, мариицев и других народцев, какие под ханом казанским живут.

Иногда дорогу послам тверским заступали караулы татарские. Однако, услышав, что едет посол к Улу-Магомету, бесчинств не проявляли, пропускали молча.

Дворецкий сказал:

– Эвона, сколь бесчинства творит Улу-Магомет Твери и Москве, да и иным княжествам удельным. Всей земле русской грозит.

И голову к оконцу колымаги поворотил.

Чем ближе была Казань, тем молчаливее становились пассажиры колымаги. Вздохнул боярин Семен:

– Ох, когда-то ворочаться доведется?

Гавря поглядел на боярина недоуменно. Впервой о том заговорил. А ведь в душе держал. Сказал:

– О чем речь твоя, боярин Семен? Чать, хан не долго станет держать нас. К чему мы Улу-Магомету?

Дворецкий, будто оправдываясь, сказал:

– Да не о том я, Гавря. Антониду, боярыню мою вспомнил. Уж как убивалась, меня провожая…

И замолчали на всю остатную дорогу. Только когда под самой Казанью потянулись домишки татар, каменные, прячущиеся за дувалами, и колымагу встретил мурза, посольство оживилось.

Перевесившись с седла, мурза о чем-то оживленно заговорил. Ему ответил толмач Яшка.

Они переговаривались довольно долго, пока, наконец, мурза рукой махнул, и колымага тронулась.

Яшка-толмач сказал:

– Улу-Магомету о вашем приезде известно.

А мурза велел ехать в караван-сарай.

* * *

На четвертый месяц потянуло, как бросили великого князя московского в темницу.

Василий долго не мог понять, как в такую непогоду сумели подобраться казанцы, напали коварно…

По утрам с лязгом открывалась железная дверь темницы, впуская свет и свежий воздух, входил старый татарин, приносил жареные на конском жире лепешки и куски отварной конины, ставил бурдюк с вонючим кумысом и, не проронив ни слова, уходил до следующего утра.

День за днем, ночь за ночью отсчитывал московский князь. Первые недели ждал, когда поведут его к Улу-Магомету, но тот будто забыл о нем.

Однако хан помнил о князе Василии.

С той поры, как привезли московского князя в Казань, хана не покидала назойливая мысль, как поступить с именитым пленником. Держать в Казани – можно ждать неожиданного набега русичей на ханство, потребовать выкупа – но даст ли Москва?

А князь Шемяка уже присылал верного ему человека, и тот передал, Шемяка просит не отпускать Василия.

Хан понимает, Шемяка собирается захватить великое княжение.

Но если Шемяка о том думает, так пусть шлет в Казань дары… Но они должны быть щедрыми…

Улу-Магомет хлопает в ладоши, говорит рабу:

– Позови муфтия Индриса.

И ждет, продолжая думать, решать так вдруг возникшую задачу.

Но вот, согнувшись в поклоне, появился муфтий. Мягко ступая, он подошел к ковру, сложил на груди бледные руки.