Василий Темный

Узкие щелочки глаз вперились в муфтия. Они, кажется, влезают в его душу. И муфтий говорит:

– Аллах сведущ и мудр, полагайся, великий хан, на Аллаха.

– Достойный муфтий, ты читаешь святой Коран, тебе известны его суры. Так скажи, отчего отошли наши тумены от тех гяуров, какие подступили от города на Волге-реке? Аллах взял к себе моего любимого Мустафу.

– Полагайся на Аллаха, великий хан, – снова повторил муфтий, – на милость его!

Улу-Магомет прикрыл глаза, шепчет:

– Аллах который год милостью своей обходит нас стороной.

Хану нездоровится. Он плотно запахивает халат, пьет кумыс, а взгляд блуждает по стенам.

Глаза останавливаются на саблях, кольчугах, луках. В который раз Улу-Магомет задает себе вопрос, почему большая Орда, Орда великого Чингиса и Батыя раскололась и нет среди ханов единства? Не потому ли так осмелели урусы, что ведут войну против казанского ханства?

Но Улу-Магомет верит, Аллах обратит свой взор, и Орда покорит весь мир и неутомимые кони потомков могучего Батыя проложат дорогу к северному морю.

У муфтия не по-доброму сверкнули глаза:

– О, великий хан, во имя Аллаха милостивого, милосердного. Аллах велик и велики дела его.

Вошли темники, рассаживались полукругом. Улу-Магомет с прищуром смотрел на каждого.

– Хан, – наконец сказал старый темник Ибрагим, – не наша вина, что мы отошли от урусов. Снег и метель заставили нас повернуть наших коней, а смерть Мустафы прими как должное.

Тут вскочил молодой тысячник Ильяс.

– Хан, мы приведем к тебе на аркане этих урусов, конязей тверского и московского на твой суд.

Лицо Улу-Магомета чуть дрогнуло, хорошо говорят темники и тысячники. Обхватив голову, хан сидел, раскачиваясь. Накатились мысли. Юные годы вспомнились, как жил в юрте отца. Нередки были зимы, когда у них и есть было нечего…

Но то давно миновало… Он помнит себя воином… До темника возвысился.

– Аллах всемилостивый, – шепчет он и проводит по лицу сверху вниз, будто снимая с глаз усталь. Взгляд делается настороженным. – О, Аллах, прошу, покарай врагов моих…

* * *

Заснеженная Москва огородилась сугробами. Сугробы вдоль заборов и плетней. Замели избы и домишки по оконца. И только хоромы боярские двухъярусные, с высокими ступенями, расчищенными подворьями красуются.

Москву покинули на рассвете. От дворцовых кремлевских хором, обогнув Успенский храм, отъехала санная колымага с великим князем, а за ней потянулось три десятка розвальней с дружиной. Гридни молодые, все в тулупах; под ними колонтари, воины саблями подпоясаны, поверх треухов заячьих шеломы железные. Гридни в сапогах валяных, ни один мороз не прошибет.

Дальняя дорога предстоит, и хоть молчат дружинники, а дело известное, ранее лета в Москву не попадут…

Весело скользит по накатанной дороге колымага великого князя, скрипят на снегу полозья поезда, покрикивают ездовые и перекликаются гридни.

Из Москвы на Владимир, а оттуда на Городец предстоит проделать путь московскому князю Василию Васильевичу.

Он кутается в шубу, одолевают мысли… Время-то как летит незаметно. Годы уходят. Вот и замечать стал, как постарела, осунулась мать, вдовствующая княгиня Софья Витовтовна. Подчас начнет Василий с ней совет держать, а она на другое речь поворачивает…

Сын, княжич Иван, подрастает. Из Москвы отъезжал, он и говаривает: возьми меня, отец, хочу Нижний Новгород повидать, край княжества нашего, Московского…

– Край княжества Московского, – шепчет Василий, – сколь прекрасен этот путь торговый с Востоком, столь и суровый. Казань разбои чинит…

Московский великий князь думает, что когда Нижний Новгород поставит каменный Кремль, огородится камнем, Орда не станет чинить частые набеги на Русь, а казанский хан признает величие российское.

Но такое случится не скоро. Еще Русь ярмо ордынское не скинула, грудью всей не вздохнула. Когда, сколько лет минет?

Потянулся Василий, прикрыл поплотней оконную ширинку, чтоб ветер меньше задувал. А погода разыгрывалась. «Быть метели», – решил Василий.

Протянул руку к жаровне, тлевшей в колымаге. Угли горели едва приметно, и тепло поступало скудно…

Пятый день в дороге… Неделя на исходе, как миновали Владимир на Клязьме. Передохнул великий князь московский и дальнейший путь продолжал.

На Городец повернули. За стенами колымаги разыгрывалась непогода. Завыл ветер, понесло снег. Только бы с пути не сбиться, подумал великий князь. Но его уже морил сон. Запахнув поплотнее шубу, задремал.

* * *

Зимний день короткий, но утомительный. Тверской князь Борис слушал, как беснуется непогода да перекликаются караульные на стенах Кремника. Иногда им вторит стража по всей Твери.

Борис ходит по палате и шепчет слова полюбившейся ему молитвы:

– Наш небесный Отец, пусть же прославится имя Твое!

Пусть наступит царство Твое и свершится воля Твоя

Как на небе, так и на земле.

Гудит печь в палате, жарко гудят березовые дрова, потрескивают. Через приоткрытую дверцу видно, как пламя лижет березовые поленья.