Василий Темный

К вечеру затихал зимний новгородский торг. Заходящее солнце косыми лучами скользило по маковкам и остроконечным шпилям церквей, долго отражаясь на храме Святой Софии, играло в оконцах боярских теремов и хором. Закрывали мастеровые кузницы, замолкал стук молотов. Купцы иноземные замыкали лавки, навешивая пудовые замки. Появились сторожа с собаками. У иноземных гостей было что сторожить: в лавках полно дорогих тканей, ковров персидских, оружья лучших бронников.

Мясники снимали с крючьев замороженные туши, свиные окорока, битую птицу, отвозили в клети-хранилища.

Едва спускалась ночь, как прекращали звонить по многочисленным монастырям и церквям города и ополья.

Надоело оружничему выжидание, хотел было напомнить о себе посаднику, как тот и сам позвал Гаврю.

Принял он оружничего в посадской избе, что в Детинце, сидя за большим столом, сколоченном из дуба.

Рыжий конопатый Исаак Борецкий смотрел на посланца тверского князя маленькими поросячьими глазками и от того сам он был похож на борова.

Едва Гавря порог переступил, как посадник заявил:

– Ответ наш тверскому князю таков: Новгород – город вольный и ни к какому князю не тяготеет, ни к Твери, ни к Москве, ни к Литве. Со всеми городами Новгород торг ведет. Коли же недруги угрожать будут, тогда вече и назовет князя, какому оборонять город поручат. О том и грамота наша князю тверскому…

Еще неделя минула, пробились дороги по болотистым лесам, накатали новгородцы санный путь, и оружничий тверского князя покинул город. Пока опольем ехал, все оглядывался, стенами и башнями каменными любовался. О судьбе люда новгородского думал, о вече, где споры криками и кулаками решают.

Во второй раз приезжает Гавря в Новгород и диву дается красоте его храма Святой Софии, монастырям укрепленным, хоромам и теремам, торгу богатому.

Долго, пока не скрылся город за поворотом леса, не сводил оружничий с Новгорода очей…

В ту зиму на западном порубежье многие деревни от набегов литовских в новые места отправились, обживались, а иные, ослушавшись князя Бориса, с мест насиженных не тронулись, рассудив, будь как будет.

Так и встретила тверская земля год шесть тысяч четыреста пятьдесят третий.

Глава 8

Снег оседал медленно, и из-под сугробов долго не вытекали ручьи. Ночами подмораживало, и снег покрывался хрустящим настом. Звонкими становились леса, наполнялись птичьим гомоном.

С дальнего полюдья возвращался дворецкий тверского князя Семен. Далеко ушел груженый поезд с данью, а Семен ехал налегке, в санках. Кони бежали резво, и боярин, кутая ноги в медвежий полог, думал. О разном его мысли. О доме, жене Антониде, о дани, какую удалось собрать в этой поездке.

Но такие мысли были вчера и позавчера, а сегодня его иное беспокоит, услышанное от кашинского князя Андрея. Накануне Сретения Господня, великого праздника, из Галича на Москву выступил князь Юрий с сыновьями.

Не успела весна и голос подать в полной мере, как забряцали дружины оружием.

Еще было известно дворецкому, что из Москвы отъехали к галичанам кое-кто из московских бояр, какие руку Юрия держали.

Господи, думает боярин Семен, сколь лет не поделят власть московские Рюриковичи.

И вспомнился дворецкому разговор его с оружничим Гаврей после возвращения того из Новгорода.

Говорил он Гавре, что ежели не уймутся московские князья и княжата, то быть распрям на Руси еще многие годы.

Так и случилось.

Беспокойно на душе у боярина. Упаси Бог, сойдутся дружины на ратном поле и зазвучат сабли, запоют стрелы. Схлестнутся в битве русские полки. Тогда канут в лету всякие надежды на единение Руси и быть ей еще долго в разброде и шатаниях.

Защемило у боярина Семена в душе, прихватило сердце. Он велел остановиться. Откинув полог, выбился из саней. Долго стоял, ухватившись за белоствольную березку. Наконец отпустила боль. Семен прошептал вопрошающе:

– Доколь ль губить будем сами себя?

* * *

Волнения и беспокойство не покидали великого князя московского Василия, едва стало ему известно, что Юрий с сыновьями двинулся на Москву.

Тем же часом поторопился Василий к матери, вдовствующей княгине Софье Витовтовне. У нее от гнева затряслись губы, выкрикнула зло:

– Дождался, все жалел.

Подняла кулаки, потрясла ими перед лицом сына:

– Веди дружину на возмутителей, карай безжалостно. Изничтожь смутьянов!

Но великий князь полки из Москвы не вывел, не осмелился, а велел созвать Думу.

В этот день не собрались бояре, кто на хвори сослался, кто заодно с князем Юрием был. А Морозов со Старковым вроде бы в монастырь отъехали, а когда допрос с дворовых учинили, выяснилось, к князю Юрию они подались.

На второй день сошлись бояре на Думу, но никто ничего внятного не сказал.

Вот когда вспомнил великий князь, что нет с ним рядом Всеволжского.

Был бы он, верно, совет дал бы какой.

Теперь же боярин с князем Юрием и, верно, тот подбивал Юрия на Москву пойти.

Во всем мать, Софью Витовтовну, винил Василий, что не позволила ему жениться на дочери боярина.