Василий Темный

– Не забыл я, князь Борис, как ты сторону князя Юрия держал.

Борис ответил:

– То так, Иван. Да ноне начал задумываться, где правда. Нам бы сообща о Руси позаботиться, а мы порознь тянем.

Можайский ухмыльнулся:

– Радетели!

– Может, ты, Иван и прав, только пора нам гордыню унять. – Придержал коня. – Проводил я тя, Иван, душу мою ты разбередил. Не стану тебя попрекать, в правде сам разберись, а с галичанами о чем ином поразмыслите.

На княжьем дворе, едва стремянный коня принял, дворецкого повстречал. Тот спросил:

– Проводил, княже, Борис, можайца? Уехал и ладно. Злоба от него пышет.

* * *

У самого берега Галичского озера, на водной глади, ближе к зарослям камыша балберки подпрыгивают, видно, рыба, попавшая в сеть, поплавки дергает.

А по берегу янтарные сосны на солнце отливают, шапками темно-зелеными покачивают, хвойные ели смолистые рощей тянутся.

Съехались князья будто на ужу, Шемяка да Косой и еще Иван Можайский. Спешились, отроки коней увели, а другие костер приготовили, сняли с подъехавшей телеги казан малый, подвесили на треногу.

Тем часом рыбаки уже сеть потрусили, рыбу почистили, и уха варилась, княжичи пиво хмельное пили, судили судьбу свою удельную. Шемяка и Косой отца своего, князя Юрия, попрекали, что вернул московский стол Василию. Как они правды искали и с отцом повздорили.

По всему получалось, не надо было великому князю Юрию Дмитриевичу от московского стола отказываться.

Давно уже кипела уха в казане и пахло вареной рыбой вокруг, князья опорожнили первый бочоночек с пивом, за второй принялись.

И сказал Васька Косой:

– Ежели отец, князь Юрий, от стола московского отказался, так мы его воротим. Силой заставим Василия покинуть Москву. Ты, Иван, скажи, с нами будешь аль с Василием?

Смотрит насмешливо на Можайского. Тут Шемяка в разговор встрял:

– Почто вопрошаешь? Кабы с Василием, он бы с ним на Москве беседы вел. А то ведь с тобой, в Галиче.

Чуть погодя вдруг спросил:

– А скажи, Иван, рязанский князь Иван Федорович чью руку держать станет?

Можайский пожал плечами:

– Давно я с ним не встречался. А вот тверского князя не пойму. Шатается он, как дуб под ветром.

Косой хохотнул:

– Вот когда к Москве подступим, враз определится.

К вечеру разъехались князья, а перед тем облобызались, в дружбе клялись, Бога в свидетели тому призывали.

* * *

В гриднице Борис, задержав Холмского, имел с ним разговор. Речь шла о предложении воеводы усилить западные рубежи тверского княжества.

– Ты, Михайло, совет подал, а как те рубежи крепить, думал? Держать там караулы достойные, какие ляхов и литву отбивать будут, у нас силы нет. И ратников не наберем, казна не позволит.

– Твоя правда, княже, но и оставлять люд на поругание позволим ли?

И задумались. Но вот Борис решительно заявил:

– Два-три городка ратниками усилим, крепостицы поставим, чтобы держались до подхода дружины, а деревни, что в порубежьи, в леса, куда ляхи и литва разбойные не достанут, переселим. Денег на новое обустройство дадим. А ты, воевода Михайло, будь наготове с ратниками на подмогу поспешать, твой полк самый боеспособный.

Холмский бороду почесал, пригладил пятерней.

– Все-то так, князь Борис, однако с запада обезопасимся, на востоке орда объявится. Набег Улу-Магомета доныне памятен.

– Такого разгула казанцев как забыть. Особенно Москве. Всем миром город строили. Тут, воевода Михайло, нам ухо востро держать надобно. А еще мыслится мне, настанет такая пора, когда Тверь силой большой в защиту земли русской встанет.

Князь не уловил момент, когда Холмский спрятал в бороде усмешку:

– То, князь Борис Александрович, случится, когда Тверь с Москвой вместе встанут на недругов.

Ничего не сказав, тверской князь поднялся. Встал и Холмский. Уже покидая гридницу, Борис промолвил:

– Может, оно и так, не стану спорить, воевода. А на рубеж западный пошлю бояр, дабы на местах сыскивали, куда деревни переселять. Да с цифирью в Тверь ворочались, с расчетами точными, сколько денег из казны отпустить. Чем раньше мы это проделаем, обезопасим люд, тем лучше.

* * *

Со вчерашнего дня великая княгиня собиралась отъехать с детьми на богомолье в дальний Сергиево-Посадский монастырь, и Борис отправился на женскую половину посмотреть, как идут сборы.

Князь переходил из палаты в палату медленно. Глаза блуждали по бревенчатым стенам. Борис любил эти старые палаты. Им много лет. Князь помнит, как срубили их в его юные лета. Пора бы и новые поставить, да руки не доходят, затраты большие, а с деньгами все недочет. Эвон, пол-Твери после пожара обустроили, теперь вот рубеж крепить.

Однако Борис и не слишком на новые хоромы замахивался, старые еще крепкие, бревна мохом сухим переложены, стены даже лесом попахивают. А особенно в переходе, что вел с мужской на женскую половину. Здесь бревна свежим тесом обшили и запахи сосны повисли стойко. Особенно в пору, когда в палатах разжигали муравленые печи и тепло растекалось по всем хоромам.

В переходе встретилась Варвара, постельничья княгини Анастасии, спросил:

– А что, Варвара, готова ли княгиня в дорогу?

– Детей собирает, княже.

– Ты-то почто не в сборе?