Василий Тёркин

Перекинуло на еловый лес Зверева, шедший подковой в ста саженях от завода, в сторону заказника Черносошных, теперь уже компанейского. "Петьки" так он и не дождался. Предводитель уехал в губернский город. На заводе оставался кое-кто, но тушить лесной пожар, копать канавы, отмахивать ветвями некому было. Пришлось сбивать народ в деревушке верст за пять и посылать нарочных в Заводное, откуда, посуливши им по рублю на брата, удалось пригнать человек тридцать.

Что можно было сделать с такой командой?

Зверевский ельник отделяла от заказника порядочная полоса пашни, стоявшей в пару. Копать канаву не было надобности: пожар шел сначала только по верху, а не по земле. Перекинет - займется заказник, не перекинет - пронесет беду.

Перекинуло к полуночи; ветер переменился, подуло с юго-запада прямо на опушку того места, где рос самый ядреный строевой лес.

Когда он увидал, как занялись первые деревья, он чуть не заплакал; потом стал метаться на лошади вдоль опушки, кричать на народ, схватил ветку березы и, сознавая, что это бесполезно, махал ею. Хрящев успокаивал его, распоряжался толково, без крика и брани, с ясным и более строгим лицом. Он был неузнаваем.

Уж отхватило с десятину и подошло к узкой просеке.

- Василий Иваныч! - предложил ему Хрящев, весь в копоти и дыме, под треском и гулом, - позвольте зажечь с этой стороны? Огонь огнем остановить - одно средство.

- Что вы, с ума сошли? - гневно крикнул он, поднимаясь в стременах.

Он и забыл, что к такому крайнему средству прибегают в лесных пожарах.

- Как угодно! Все равно займется!

И занялось. Он чуть не волосы на себе рвал, но потом вдруг успокоился и в подавленном настроении, близком к чувству потери близкого существа, ездил вдоль пожарища, сам не распоряжался, но и не сходил с седла ни на минуту.

Пожар то стихал, то опять занимался. Начала тлеть и земля. Пошел особый запах торфяной гари: огонь добрался до той части заказника, где наполовину рос черный лес и были низины.

Утром, в восьмом часу, продирался он сквозь чащу, заскакивая, как в псовой охоте доезжачие, желая прервать путь огню. Тлела жирная земля и местами, где рос мелкий можжевельник и сухой вереск, занималась полосами пламени, чуть видного на дневном свете.

Теркин соскочил на лошади с полукруглого вала в плешку, покрытую мхом и хвоей. Густой дым скрывал змейки огня и тление низины. Он круто повернул лошадь - она фыркнула и не хотела идти дальше. Он ударил ее нагайкой и направил туда, где должны были рыть канаву под надзором Антона Пантелеича. И вдруг из-под копыт по сапогу его лизнул огненный язык - точно он выскочил из земли. Лошадь еще сильнее шарахнулась. Он повернул ее в другую сторону и только что доехал до дальнего края этой пространной колдобины, как там тоже занялось и под ногами лошади начало тлеть все сильнее и сильнее.

- Батюшка!.. Василий Иваныч.! Господь с вами! Сгорите! Сюда!

Кричал Хрящев, пеший, весь черный, в одной рубашке, с березовой обгорелой ветвью в руке. Он схватил лошадь под уздцы и сильно дернул ее. Не успела она перепрыгнуть через подъем почвы, как огненный круг замкнулся.

- Батюшка! Погибли бы! В мшару попали!

- Куда? - спросил Теркин растерянно и злобно.

- В мшару, Василий Иваныч! В такую низину... Торф тут под ногами. Сгорели бы дотла! Боже мой!

Хрящев почти плакал от радости.

- Спешьтесь вы! - упрашивал он. - Сейчас вот просека будет... А там успеют, Бог даст, окопать. Малый один толковый из Заводного. Я его в нарядчики произвел.

Теркин слез с лошади. Он очутился на полянке. Саженях в ста видна была цепь мужиков, рывших канаву... Жар стоял сильный. Дым стлался по низу и сверху шел густым облаком, от той части заказника, где догорал сосновый лес. Но огонь заворачивал в сторону от них, дышать еще было не так тяжко.

- Ах, ручейка нет! - заговорил Хрящев, подсаживаясь на корточках к Теркину. - Умыться бы вам... родной!

Эта заботливость проняла Теркина. Он сейчас вспомнил, что ведь Хрящев спас его, пять минут назад.

- Антон Пантелеич! - Голос Теркина дрогнул. Без вас я б в мшаре-то погиб!

- На все произволение Божие!

- А небось ни один вон из тех православных не стал бы меня спасать. Ну, скажите, - голос его становился все нервнее, - вы, кому лес дороже не меньше, чем мне... разве они не скоты? Как они вчера повели себя?.. Только на деньги и позарились! А чтобы у них у самих на душе защемило, чтобы жалость их взяла - как бы не так! Гори, паря! По целковому - рублю получил - и похаживает себе вдоль опушки да лапкой помахивает, точно от мух... А чуть мы с вами отвернемся, так спину себе чешет. Один подлец даже курить начал. Я его чуть самого в огонь не бросил! Скоты! Скоты! Непробудные!

Он не совладал с чувством и глухо зарыдал... Старая неприязнь к крестьянскому миру всплыла в нем и перемешалась с жалостью к тому лесному добру, что уже стлело, и к тому, что может еще погибнуть.

Раза два всхлипнул он и потом тихо заплакал.