Ватага. Атаман

Безумие… Мир безумия! Безумия, безмолвия, холода и смерти! Мир ракшасов и асуров, пожирателей крови, трупов и душ! За что? Что за страшные грехи сотворила она в прошлом воплощении, чтобы получить такую непереносимую кару? Жить среди браминок, которые скверны хуже неприкасаемых, кланяться шудрам, живущим по обычаям кшатриев, спящим с браминками и позорящим себя несмываемой грязью! За что, великий Варуна? За что, милостивый Авалокитешвара? Она вдова, она рабыня, она нема и не одета. Так неужели она не искупила грехов своей прошлой жизни?!

«Карма! – внезапно вспомнила Манджуша. – Они делились с ней кармой!»

Девушка в бессильном отчаянии застучала головой о стену: она делила пищу с хозяевами, надеясь обрести карму браминки, а оказалась изгажена кармой неприкасаемых[67]! Теперь ей никогда не вырваться из этого безумия, никогда не разомкнуть круг низких перерождений, никогда снова не стать человеком!

Тоска, бессилие, невозможность что-либо изменить загнали ее в темный угол за лестницей, где Манджуша умывалась слезами, билась головой о камни и мечтала о смерти. Мечтала – и боялась. Ведь не пройдя испытаний каждого воплощения до конца, будешь возвращаться в них снова и снова – а она не хотела попадать в это царство демонов еще раз.

Ночь была долгой и тяжелой для ее разума, но солнечные утренние лучи просветлили и рассудок несчастной невольницы. Манджуша вдруг осознала, что в безумном мире она и сама может жить по законам безумия. Среди ракшасов, позволяющих неприкасаемым быть браминами, ремесленникам – спать с правительницами, а мясо поедать всем и каждому, она ничем не отличается от прочих несчастных. Если низкорожденный шудра взял себе любовницей браминку, то почему ей, рабыне, нельзя поступить точно так же? Его нужно только найти. Выбрать среди демонов знатного и богатого полубога и взять его себе. Сцапать и забрать. Забрать и сцапать.

Манджуша зашевелилась и вылезла из своего темного холодного угла. У нее появилась цель. Теперь она знала, что делать. Ей нужно найти брамина. Самого знатного брамина самого безумного мира – и сцапать как можно крепче.

Большой и холодный дом ее неприкасаемых браминов стоял совсем неподалеку от громадного храма, возле которого шумела изрядная толпа. Девушка повернула туда, посмотрела на ближайших мужчин – но эти демоны ей не понравились. Слишком жалкие. Слуги, что служат ее госпоже, и то краше и солиднее. Манджуша стала протискиваться вперед, глядя по сторонам, выбирая и прицениваясь. Не то, не то, все не то!

И тут взгляд ее упал на большого упитанного ракшаса, одежда которого сверкала золотом сверху донизу, в руках был посох с золотым навершием в виде креста, а шапка вся светилась от множества самоцветов. Таких она еще не видела. И если среди демонов есть свои брамины – то именно такими они и должны быть.

Решительно растолкав кланяющихся и обмахивающих себя людишек, Манджуша вырвалась вперед, пробежала несколько шагов по расстеленным коврам, бросилась главному ракшасу на шею, крепко-накрепко его расцеловала – и в губы, и в щеки, – шепнула на ухо:

– Я рабыня, я тебя беру, – и прильнула к груди избранника, цепко обняв его за шею.

* * *

Над площадью перед храмом Святой Софии повисла ошарашенная тишина.

Первой сообразила, в чем дело, княгиня Елена и громко закричала:

– У патриарха любовница! Прелюбодей! Позор! Любовницу на молебен взя-ал!!! – Она с силой пихнула мужа локтем в бок.

Егор спохватился, вышел вперед и осуждающе вытянул руку:

– Позор! Прелюбодей! Позор!

Греки в ответ на подобное обвинение промолчали, но вот ватажники, для которых слово атамана значило куда больше, чем даже глас небес, и добравшаяся сюда издалека новгородская вольница возмутились, заулюлюкали:

– Позор! Блуд! Воровство! Долой! – И было этих уставших от долгого похода, суровых вооруженных мужчин куда как больше редкой храмовой стражи.

– Как же так, отче? – искренне удивился архиепископ Симеон. – Разве же так можно? Разве по-христиански?

– Не нужен нам такой патриарх! Позор! – нарастал возмущенный рев.

Егор решительно подступил к Вселенскому патриарху, вырвал из его рук посох, отбросил в сторону, сбил с головы грека митру, плюнул ему под ноги, после чего крепко вцепился Немке в волосы, чтобы не сопротивлялась, оторвал от старика, протащил к толпе, пихнул в руки Федьке, злым шепотом скомандовал:

– Быстро тащи эту дуру в дом! Запихни куда подальше. Так заныкай, чтобы никто не углядел.

– Долой! Долой! – ревела ощутившая свою привычную силу новгородская вольница. – Не люб!!! Уходи!!!

* * *