Ватник

– Марион, секунду внимания, – сказал Дмитрий, уже лишённый фонарика и «глока» вместе с кобурой, а также остального содержимого карманов, благо там и не было особо ничего. – Я хочу сделать заявление для прессы.

– Оу, – восхитилась лиса Алиса, – давайте, давайте!

– Мы – не грабители храмов, как вам сказали. Мы служим в ополчении Кавинской Республики и прибыли сюда для предотвращения варварского теракта.

В толпе прихожан, которых безуспешно пытались остановить охранники, но которые всё прибывали и прибывали, несмотря ни на что, раздался дружный вздох. Дмитрий думал, что так бывает только в кино, когда в напряжённый момент сразу десятки людей говорят «ох!», что придаёт сцене глубину и значимость. Но нет – ушлые режиссёры взяли это прямо из жизни.

Командир спецназа скривился, но, как всякий кадровый военный, без приказа понятия не имел, что делать в нештатной ситуации.

Заткнуть им рот и волочь из храма? Но эти иностранцы… Что они потом наплетут у себя в телевизоре, как это рикошетом прилетит обратно в Песмарицу, и как среагирует Кобулия? Чёрт… Ладно, не прямой эфир, пусть снимают, что хотят. Телеканал за европейский выбор народа, поправим по ходу пьесы.

– Есть какие-то доказательства? – уточнила Марион Станс. – Кроме… en plus de tes mots, кроме ваших слов?

– У моего напарника сейчас изъят радиомодуль. Дистанционный взрыватель для мины. Само взрывное устройство, к которому вели ещё дублирующие кабели – вон, видите висящие провода? – наверху, ближе к куполу. И это не всё. После взрыва и непременного обрушения храма, что повлекло бы множество жертв… Вы записывайте, записывайте! В подвале были бы обнаружены двое мёртвых людей в форме ополчения, ещё один кабель и подрывная машина. Но это чистой воды обманка для вас, журналистов, красивая картинка о зверствах ополченцев.

Лиса Алиса нервно оглянулась на командира спецназа, но спрашивать ничего не стала. Пожевала узкими губами и уточнила у Ватника:

– Там… наверху, реально, бомба?

– Более чем реально. Слазайте, снимите на камеру.

Дмитрий понимал, что подписывает себе и Шлёме приговор на смертную казнь. Даже суда не будет, сейчас отведут за храм и там, у стены, расстреляют, но был совершенно спокоен, в отличие от поникшего ювелира. Делай, что должен, и будь, что будет.

Как-то так.

Взрыв они предотвратили, нахлов в глазах бельгийцев опустили ниже плинтуса, был надежда, что они сравнительно честные журналисты и не упустят случая поймать свой хайп на всей истории. А расстрел… Никто не может жить вечно.

Сунувшихся было оторвать мятежникам головы «вбивцев» оттеснили солдаты по приказу командира спецназа. Сам решит их судьбу? Да пусть.

Марион, цепляясь за лестницу бронежилетом и звеня каской о ступеньки, действительно полезла наверх. Что-то длинно сказала по-французски, после чего к ней присоединился оператор. Прихожане теперь потрясённо молчали, только в глубине толпы, так и не вытесненной из нефа, раздавался шепоток.

– Да, это есть бомба. Нужна помощь специалистов. Профессионалов. Командир, это опасно, это будет теракт как в нашем метро когда-то, – не очень чисто, но вполне понятно сообщила сверху журналистка. – Мы ничего не трогать. Только снимаем.

Дальше Дмитрий уже не слышал. Их со Шлёмой выволокли из храма бойцы спецназа, с трудом проложив путь через толпу. У всех своя Голгофа, у них, вероятно, такая – через свежее летнее утро, под голубым небом над Русинском до ближайшего сквера: не на улице же их… исполнят.

Но всё повернулось другой стороной. Есть такая немодная уже штука – зорб, огромный пластиковый шар, надутый воздухом, прозрачный как это небо, внутри которого на растяжках крепится человек и спускается с невысокой горки.

Голова, ноги, голова, ноги, хвост!

Обитателями этого самого зорба следующие пару часов и чувствовали себя Дмитрий со Шлёмой: уже на улице их догнали Марион с рыжим оператором, добились от командира решения (а, на самом деле, приняли его за него – сам офицер предпочёл бы расстрелять эту пару ополченцев за городом без всякой огласки) ехать вместе с задержанными в Транай, в ближайшее управление Бюро Безопасности, для выяснения всех обстоятельств. И снимать, снимать горящий, прямо-таки плавящийся в руках материал о событиях в этой загадочной Песмарице, которую во всём мире до сих пор считали частью России и не особенно-то интересовались, что там и как.

– Офицер! Мы настаиваем! По дороге будет интервью с мятежники, погрузите их оружие, погрузите бомба – она же не опасна? Манифик! Это будет колоссально.

Командир спецназа, начисто замороченный происходящим, достал телефон и отошёл в сторону, явно прося новых инструкций. Из трубки доносился рык с заметным грузинским акцентом, как будто кто-то включил на громкой записи ссору где-нибудь в Тбилиси.

Вернулся он довольным. Широко улыбнулся Марион и задвинул длиннющую тираду на песмарийском, в которой объяснял, советовал и предлагал… Только вот что, для журналистов осталось загадкой. Оператор Франсуа вообще знал только французский и (куда без него!) английский, а знания Марион русского явно не хватало на диалекты.