Вблизи сильных мира сего

Как-то мы вошли в вестибюль подъезда Большого Кремлёвского Дворца и увидели растерянного, чуть не плачущего Подгорного, недавнего председателя Президиума Верховного Совета и члена Политбюро. Он стоит перед охраной в подъезде с развёрнутым удостоверением депутата. Оказывается, его, Подгорного, не пускают на заседание сессии. Капитан из "девятки" говорит по внутреннему телефону, видимо, со своим начальством, а лейтенант заступил старику дорогу.

— Да, что же вы делаете! — вдруг сорвался старейший из нас, инструктор Пётр Иванович Жилин, начавший службу в ЦК ещё при Сталине. — Он же ещё депутат!

Все мы так дружно поддержали коллегу, что капитан, чуть не выронив трубку, кивнул лейтенанту пропустить Подгорного…

Это было перед утренним заседанием сессии, а на последующих мы уже не видели Подгорного. Сам ли он ушёл или его вывели ретивые мальчики из девятки?

Однако после этого инцидента я не раз наблюдал такую картину, когда выведенные из Политбюро партфункционеры ещё продолжали принимать участие в заседаниях сессий Верховных Советов СССР и РСФСР депутатами, которыми они оставались и после снятия с партийных постов.

Но это было жалкое и удручающее зрелище. В зале они сидели уже не в президиуме, а среди депутатов от той же области или республики, где избирались. Их сторонились все, кто ещё вчера заискивал и добивался их благосклонности. Особенно шарахались от них члены ЦК, секретари обкомов и министры. Трагикомические сцены вызывали омерзение.

Я наблюдал, как выведенный из Политбюро Романов, вцепившись в человека со звёздой Героя Соцтруда, бродил в перерывах между заседаниями по Георгиевскому залу и не отпускал его локоть. Ленинградцы, смущаясь, ответили на мой вопрос: "Это рабочий с "Электросилы". (И назвали фамилию.) Единственный оказался порядочным. Все земляки бегут от него, как от прокажённого…"

В другой раз я видел в такой же ситуации разжалованного своего старого знакомого Кириленко. Зрелище не только жалкое, но и трагическое. Старик-развалина в явном маразме, с двумя золотыми звёздами на впалой груди и бронзовым памятником на родине, бродит среди прогуливающихся депутатов по залу Кремлёвского Дворца и старается пожать руки тех, кого он хорошо знает.

Бросается не ко всем, а только к тем, к кому обращается по-партийному на "ты". Но те испуганно сторонятся. А депутаты, которых ему удаётся остановить и взять под руку, жалко озираются, словно просят защиты…

Мне было стыдно и горестно смотреть на эти дикие сцены, но по выработавшейся писательской привычке я заставил себя не отвернуться, чтобы узнать, чем же всё это кончится…

А кончилось тем, что уже к концу перерыва к Андрею Павловичу подошли двое рослых мальчика в штатском, оторвали от него очередную "жертву" с депутатским значком и стали уже сами водить его в кругу прогуливающихся по залу.

Прозвенел звонок, и Кириленко вдруг устремился к входной двери в зал заседаний, с неожиданной прытью потащив за собой мальчиков. Депутаты хлынули к входным дверям и скрыли от меня Андрея Павловича и его сопровождающих…

Эта последняя встреча с некогда вторым человеком в стране, обладавшим почти безграничной властью, была шоком. В следующий перерыв я уже не встретил Кириленко ни в зале заседаний, ни в кулуарах. Не было горемыки и на следующий день работы сессии…

За десять лет службы на Старой площади мне всего один раз пришлось присутствовать на заседании секретариата ЦК. Обсуждалась работа Ярославской партроганизации, а я был в бригаде ЦК, которая её проверяла.

Вёл этот секретариат Кириленко. Какую же силу и мощь излучал тогда этот человек! Она шла от зала заседаний на пятом этаже, куда даже мы, работники аппарата, могли попасть только по разовым пропускам, угнетающая сила шла от огромного стола, где восседал этот низкорослый, тучный человек (а раньше за ним сидели Сталин, Маленков, Хрущёв…). Как трепетно все смотрели на него и, затаив дыхание, ждали его замечаний и реплик по тщательно отрепетированным отчётам выступающих на секретариате.

А этот человек, как царь с трона и Бог с Олимпа, позволял себе и строгий рык, при котором все замирали, и плоскую шутку, от которой нервно оживал зал…

Обо всём этом я думал, когда на следующий день работы сессии ходил по кремлёвским залам "БКД" и высматривал среди депутатов своего старого знакомца. "Всё прах и тлен, прах и тлен! — стучало в голове. — Чем выше взбирается человек по лестнице власти, тем жальчее и трагичнее его падение. Всё прах и тлен…"

5. Александр Твардовский

К сорока годам человек достигает полного расцвета духовных и интеллектуальных сил. В нём ещё не пошла на убыль жизненная энергия, и он полон устремлений.

Это хорошо понимали в руководстве государством. И именно в этом возрасте рекрутировались кадры в аппарат ЦК со всей страны. Расчёт простой. Проработав пять-шесть лет в Москве, эти люди возвращались на места уже на более высокие партийные и советские должности.

С москвичами было сложней. Они часто засиживались в ЦК, выжидая и высматривая себе места работы потеплее.