Вблизи сильных мира сего

Здесь я хочу прервать рассказ и обратиться к одной из записей моего дневника, которая, как мне кажется, оттенит то время, а главное, покажет, каким бескомпромиссным и неотёсанным я был в те годы. К тому же я собираюсь рассказывать о Твардовском, а в этой записи мои первые ощущения от встречи.

Итак, осень 1965 года. Я ещё аспирант Академии и через год с небольшим попадаю в сектор журналов, где мои встречи с редакторами, в том числе и Твардовским, обретают служебный характер.

20 октября 1965 года.

Вечер. Только вернулся из Дома литераторов, где отмечали 50-летие С.С. Смирнова – автора нашумевшей книги "Брестская крепость". Впечатление грустное и удручающее. Слишком много елея и ненужных слов (они всегда на юбилеях, и не в этом дело!), главное – поток неискренности. Речи бесцветные, на трибуне – близкие люди. Лишь два-три человека говорили просто. А затем подходили к юбиляру, жали руку, целовали. Так сделал молодой художник Илья Глазунов. Он сказал одно предложение: "Мы, молодые художники Москвы, очень любим вас." И подарил картину "Лунная девушка". Удивительное полотно. Синяя с голубизной девушка с продолговатым интеллигентным, думающим лицом. Картина до сих пор в моих глазах – точно боль какая-то.

Открыл вечер генерал Горбатов, автор нашумевших воспоминаний. Краснорожий, с ёжиком белых волос и топорной фигурой и таким же языком. Почти до конца вечера я не знал, кто это, и негодовал. Откуда такой солдафон? Не может связать двух слов. Говорит неуклюже и стандартно. А его фраза: "Мы победили в войне благодаря гениальному руководству" – меня доконала. Сидел понурив голову, опустив глаза…

Даже когда узнал, что это Горбатов, потеплел ненамного, а почему-то сразу подумал: "Значит, его воспоминания писал кто-то из новомировцев. Сам вряд ли мог". Рад буду ошибиться, но, боюсь, это так. Ведь, когда он вёл вечер, то всё время путал фамилии, обливался потом и являл сплошную жалость человека, взявшегося не за своё дело.

Но главный мой рассказ о Твардовском. Увидел его и разволновался, да так, что, возможно, и неприязнь к Горбатову от этого…

Я встречал Александра Трифоновича более десяти лет назад в Сталинграде, во время строительства Волго-Дона или ГЭС. С тех пор мне казалось, что видел я Твардовского и позже (а это – фото, портреты в газетах и журналах!). И в моём сознании оставался всё тот же живой Твардовский, каким он запомнился в Сталинграде.

Но сегодня он был иным. Это уже старый, почти совершенно седой человек с измученным и, наверное, испитым лицом. Оно у него не стариковское (молодят глаза!), а лицо потрёпанного актёра, с нездоровой полнотой. И только глаза! Они совсем из другой жизни!

В президиум он выходил в толпе, пятым или шестым, вслед за Жуковым. По крайней мере, сел рядом с ним. Сидел молча, испытывая неудобства от слепящих юпитеров. Но ещё большее неудобство, как мне показалось, от пустых стандартно-льстивых слов ораторов.

Вяло и неохотно хлопал, видимо, боясь выделиться среди других. Раза два невольно усмехнулся, когда юбилейный елей перехлёстывал через край. Но всё его существо и особенно глаза (я сидел близко) говорили: "Ну, зачем же так? Зачем столь неискренне? Зачем врать? Ведь противно же?"

Мне кажется, я понимал его, и это рождало во мне тот же протест: "Всё враньё и ложь. Уймитесь! Юбиляр, конечно, сделал большое гражданское дело, вернул героев Брестской крепости. Он хороший человек, и поэтому Твардовский пришёл. Но зачем говорить то, чего нет, зачем призывать в свидетели литературу, зачем обзывать его талантливым писателем, драматургом и прочее… Зачем лгать в глаза?"

Минут 20–25 Александр Трифонович сидел в президиуме, борясь с собой, а потом не выдержал. Рядом с ним, ближе к выходу, — заместитель министра культуры Кузнецов, здоровый, быкообразный и крепкий, как свежий пень, детина. Твардовский что-то сказал ему. Тот подобострастно изогнулся и даже вытянул вросшую в плечи шею, но Твардовский попросил пропустить его к выходу.

На лице зама разочарование и начальственное осуждение…

А Твардовский встал и был таков. Я думал, он вышел покурить, а он тут же уехал.

Теперь о Жукове.

Когда он появился в Президиуме, а шёл не в первом ряду, я как-то не сразу понял, что это Жуков, а стал гадать: кто же это с четырьмя звёздами Героя? Покрышкин, Кожедуб? Я никогда не видел Жукова живым, да и не ожидал встретить его в писательской компании. Думаю, и в зале многие испытывали то же, потому что аплодисменты раздались не сразу. А когда они наконец грянули, догадался и я – Жуков!

Перечисляя телеграммы в адрес юбиляра, Горбатов упомянул и имя Жукова, и теперь зал взорвался громовыми аплодисментами, и все встали. Правда, зал поднимался и до этого раза три по другим поводам, но сейчас было видно – люди не забыли своего маршала, о котором многие годы умалчивают официально. Нет, помнят!