Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

9 февраля. Опять тяжелые вести: «Положение критическое — очень опасное». Похоже, что конец…

Вот открытка от 4 февраля Марии Львовны:

«Воспаление левого легкого все еще не разрешается. Правое — хорошо. Ежедневный подъем температуры. Общее состояние хорошо. Сердце не тревожит, что очень важно. Диктует поправки к статьям».

18 февраля. Нынче получил более утешительную открытку от Татьяны Львовны от 11 февраля: «Все боремся. Теперь настало время частичных кризисов, так выражаются доктора. Бывают большие упадки сил, которые искусственно поднимаются от камфоры, адониса, строфанта, дигиталиса, шампанского и т. д.».

— 12 февраля (от нее же): «Дела идут все лучше и лучше. Воспаление совсем разрешилось везде. Доктора говорят, что болезнь кончилась».

1 марта. Опять Л. Н. плохо…

На днях я был у Л. О. Пастернака, пригласившего меня посмотреть его новую картину — «Толстой в кругу семьи».

18 марта. Получил нынче письмо от Софьи Андреевны. Привожу из него все, касающееся Л.H.:

«13 марта. Конечно, никогда уже я не буду жить той полной содержания и интереса жизнью, которой жила в Ясной Поляне и Хамовническом переулке, это кончено навсегда для всех, кто хоть какое‑нибудь принимал участие в этой жизни. И это невыносимо жаль. Во всяком случае, жив ли будет еще несколько лет Л.H., жизнь его будет дряхлого старика, которого надо беречь, которому запрещены будут всякие волненья, движения, лишнее общение с людьми и т. д. Он, как малый ребенок, будет ложиться спать рано, есть кашки и молоко, гулять с провожатым, не будет разговаривать, не будет слушать музыку и вообще должен беречь свое сердце, которое стало легко возбудимо и потому опасно для жизни. В настоящее время Л. Н. все еще лежит, но последние следы воспаления проходят. Скоро совсем пройдут. Он читает уже сам книги, письма и газеты; сам ест и пьет. Но так еще слаб, что поднимаем и переворачиваем его всегда мы вдвоем, а сам он не может. По ночам всегда двое дежурят: я ежедневно до пятого часа утра с доктором или Сережей, потом меня сменяет Таня или Саша до семи утра. С семи Юл. Ив. Игумнова и Ольга Константиновна. Днем служим все, но больше, конечно, я. И до того я утомлена, что вся застыла без мысли, без желания, без всякого проявления жизни…»

3 апреля. Из открытки от Татьяны Львовны: «29 марта. Все нет настоящего выздоровления. На ноги ни разу не становился. Температура повышается почти ежедневно».

Когда я сталкиваюсь с людьми или поступками людей, которые мне кажутся дурными и которые мне хочется осуждать, я вдруг вспоминаю, как Л. Н. в таких случаях, в самый разгар осуждающего кого‑нибудь разговора, скажет:

— Ну, простите его.

Или:

— Простим его.

И я вижу его слегка сгорбленную старую фигуру, слышу старческий добрый голос, вижу его глаза и сразу перестаю понимать, как это я мог минуту перед тем быть таким ожесточенным.

7 апреля. Завтра я еду в Крым.

11 апреля. Нынче утром отправился в Гаспру. Видел Л.H., который произвел на меня гораздо лучшее впечатление, чем я ожидал. Я счастлив, что снова увидал его, и во мне есть слабая надежда, что он поправится и проживет еще.

13 апреля. Нынче Л. Н., когда его привезли в кресле в столовую, сказал мне:

— Мне хочется поговорить с вами, я услыхал ваш голос я обрадовался.

Так хорошо у меня стало на сердце от этих его слов…

21 апреля, Гаспра. По приглашению семьи Л. Н. я переехал в Гаспру.

Нынче немного поговорил со Л. Н. Он опять сказал по поводу Горького и вообще современной литературы:

— Я вот все думаю: неужели я уже так стар стал, что не понимаю нового искусства? Я стараюсь, искренно стараюсь вникнуть в него, но не могу заставить себя сочувствовать ему. То же и новая музыка. Я, правда, по отношению новой музыки и не старался никогда особенно, но она не действует на меня, чужда мне.

Л. Н. поправляется, делается бодрее, и есть полная надежда на восстановление сил. Я ему сказал нынче:

— Жаль мне, что мало я вас видел на этот раз.

Он мне ответил:

— Да, и мне очень жаль.

Л. Н. никогда не скажет так просто из учтивости; да и тон был теплый, ласковый. Теперь я очень надеюсь увидать его в Ясной.

I мая, Москва. Я говорил в Гаспре со Л. Н. о беспорядках в Харьковской и Полтавской губерниях. Л. Н. рассказывал, как граф Капнист передавал ему известный рассказ о переодетых студентах, якобы вызвавших всю смуту. Л. Н. сказал:

— Это мало вероятно. Это рассказывают консерваторы, чтобы найти виновников движения, причины которого гораздо глубже.

По поводу того, что крестьяне не производили над людьми никаких насилий, Л. Н. сказал:

— Я все вспоминаю слова Пушкина: «Ужасен бунт русского народа, бессмысленный и беспощадный». Не помните, откуда это? Это совершенная неправда. Русский крестьянский бунт, наоборот, отличается в большинстве случаев разумностью и целесообразностью. Разумеется, бывают исключения, вроде, например, еврейских погромов, но это только исключения.

Здесь нас перебили. Н. Л.Оболенский и Александра Львовна принесли ежа, а потом я вышел из комнаты, чтобы не утомлять Л. Н.