Вчера-позавчера

Янкеле залился краской и молчал. Опустил Бреннер руку ему на плечо и посмотрел на него ласково и с любовью. Набрался тот мужества и начал: «Я не знал отца: когда стала желтая лихорадка убивать, вывезли нас из Хедеры и привезли в Зихрон-Яаков. Но одно я слышал. Однажды спросили моего отца: «Доволен ты, рабби Исраэль, своей жизнью в Эрец Исраэль?» Сказал отец в ответ: «Я мог бы быть доволен, только не хватает мне здесь одного. За пределами Эрец, когда шел я молиться, попадались мне навстречу городские полицейские и другие злодеи из гоев. Один давал мне оплеуху, а второй плевал мне в бороду, а третий смотрел на меня с презрением, и знал я, что я – в изгнании, и когда молился – молился с разбитым сердцем в глубоком смирении. А здесь, евреи живут на своей земле, нет полицейского и нет изгнания, возгордился я, и стыдно мне стоять перед моим Создателем в своей гордыне». Упал Бреннер на шею Янкеле и принялся декламировать: «Подойдите, дети, послушайте меня, Торе Господа научу я вас!»

И как только вспомнил Янкеле мошаву, где он родился, начал рассказывать, какова была площадь Хедеры. Тридцать тысяч дунамов, и из них – три тысячи пятьсот дунамов были болота, полные гнили, наводящие мор и гибель, но поселенцы Хедеры не ушли оттуда, а сказали: «Мы прибыли заложить мошаву, и все то время, пока душа держится в нас, не сдвинемся мы с места». Сжалился над ними барон и прислал сюда рабочих осушать болота. Вывезли женщин и детей из мошавы, только мужчины задержались там собирать урожай. Привезли туда триста египтян, привычных к ирригационным работам и умеющих справляться с лихорадкой. Было там девять поселенцев, которые хотели показать, что человек из народа Израилева не страшится никакой опасности, и они потребовали от начальника над работами разрешить им остаться в мошаве. Уступил им начальник и оставил их. Девять месяцев месили они грязь, утопая по колено в трясине по восемь часов в день. Чудо, что не заболел ни один из них. Осушили они болота и посадили двадцать пять тысяч эвкалиптовых деревьев, а потом посадили вдобавок еще двадцать четыре тысячи эвкалиптов, пока не окружили всю Хедеру стеной из деревьев, чтобы не пришла гибель в дома мошавы. И нечего говорить, что все деревья евреи посадили своими руками. А когда подросли деревья, они еще и еще сажали деревья, пока не превратилась Хедера в цветущее поселение, подобного которому нет во всей Эрец. И когда рассказал Янкеле-маленький про это, рассказал еще про многое другое. Было там такое, что горше ланы, а было и такое, что слаще меда.

Ночь была так хороша, и море было чудесное, и беседа с Бреннером была чудесная. То, что сказал Бреннер… Так думали многие из товарищей наших в прежние годы, годы, когда не давали нам работу, и мы ходили без дела, и не видели куска хлеба. Теперь, когда человек трудится и зарабатывает, похожи были наши друзья на того, кто сожалеет о том, что все это его не так уж волнует, не разрывает ему сердце. Но при этом каждый думал о своем: кто – о том, как справить себе новую одежду, кто – как привезти свою подругу в Эрец Исраэль, а кто – на чем сэкономить, чтобы собрать деньги на отъезд за границу, чтобы учиться там в университете. А Ицхак, наш приятель, о чем мечтал? Ицхак, наш друг, мечтал о Шифре.

Часть седьмая

Ночные размышления

1

Была глубокая ночь. Шум моря изменился, волны его покрылись пеной. Подул прохладный ветер, и все углубления на песчаном берегу стали наполняться водой. Смотрел Бреннер на море, пытаясь удержать в памяти хоть что-нибудь из его могучего великолепия. Ослабели у него руки, и он схватился за руку Хемдата, подобно тому, как хватается он за перо, пытаясь выразить мысль еще не ясную ему самому, и сказал: «Пора спать». Сказал Подольский на идише: «Да, надо нам пойти домой», и подчеркнул это слово «домой», и засмеялся, ведь нет здесь человека, у которого есть «дом». Пропел Бреннер в ответ тоже на идише: «Дети мои, надо нам пойти домой!» Когда ушел Бреннер и с ним Хемдат, почувствовали все, как они устали. Попрощались друг с другом и пошли себе, кто – к себе в комнату, а кто – к своей койке в дешевых гостиницах в Неве-Шалом.

2

Маленькая лампа стояла возле кровати одного из постояльцев гостиницы, который спал, а на лице его лежал номер газеты «Свет». Поднял Ицхак лампу и взял календарь Лунца[83], оказавшийся в гостинице. Поставил лампу возле своей кровати и положил календарь на подушку, чтобы почитать его перед сном. Как только лег, забыл про календарь и погасил лампу.

Лежал Ицхак и размышлял обо всем, что было у него на душе: о Сладкой Ноге и о том дне, когда ремесленники Яффы устроили пир и напоили его вином, и как притащил Ицхак его к себе в комнату и уложил на свою кровать, и как подружились они друг с другом. Никогда не вспоминали они об этом, однако дружба их не прервалась. От Сладкой Ноги перешел Ицхак в своих мыслях к Яакову Малкову а от Яакова Малкова – к рабби Зераху Барнету Бреннер не придает значения этим самым домам и кварталам, что строят в Эрец Исраэль, потому что он пессимист.