Вчера-позавчера

Одевшись, он заказал себе стакан чаю, хотя уже наступило время обеда. Убежден был Ицхак подобно остальным нашим товарищам, что стакан горячего чая после сна – необходимость. Принесли ему стакан чая, и сахар, и круглый пирог из плетеного теста с корицей – из тех самых пирогов, которые ты найдешь в Яффе в каждой гостинице, и в каждой столовой, и в каждой чайной. И мы были уверены, что это замечательные пироги, позабыв уже вкус пирогов в родительском доме. Пил он чай, и отрезал себе порцию за порцией от пирога, и размышлял о всех тех людях, которые повстречались ему вчера. И снова сказал себе: хорошо я поступил, что отправился в Яффу. Теперь проверим, сколько денег осталось у меня, и сколько времени могу я жить здесь. Вынул кошелек и начал пересчитывать деньги, как отец его, Шимон. Да только Шимон, отец его, считал деньги на пустой желудок и вздыхал, а Ицхак считал свои деньги за куском пирога и за стаканом сладкого чая – сахар здесь дешевый, и мы можем положить в стакан сахару столько, сколько пожелаем. Однако природа назначает предел сладкому, чтобы не ел человек больше, чем нужно.

Напившись чаю и съев свой пирог, спросил он себя: а теперь что будем делать? А теперь – пообедаем, и ляжем на кровать, и почитаем календарь Эрец Исраэль. Потом сходим, может быть, к Хемдату. И хотя написал Хемдат на своей двери «Меня нет», чтобы не отвлекали его гости, приветлив он с гостем и варит ему кофе. А если не застанем Хемдата, пойдем к Оргелбренду. Оргелбренд – печальный человек, но печаль его не наводит на тебя тоску. Как хороши были прогулки с ним в Шароне и вечера на исходе субботы в Петах-Тикве! На самом деле следовало бы мне надеть рабочее платье и поискать работу, ведь, если я задержусь здесь, будут нужны деньги… Нда-а-а… Наши замечательные критики привыкли считать Бреннера пессимистом – не слышали они его смеха… Наверняка пришло письмо от отца, и теперь оно валяется в Иерусалиме. Новостей, конечно, в нем нет, а если и есть в нем какая-нибудь новость, так это не что иное, как добавление к старым бедам. И Шифра не пишет ничего, и я не знаю о ней ничего. Вспомнил Ицхак времена, когда он приходил к ней домой и приносил им продукты; и все вместе: то, чего она теперь лишена, и то, чего он лишен, соединилось в одну большую печаль. Пожалел Ицхак, что послушался Шифру, и согласился не писать ей, и не попросил ее писать ему. Авремл-возчик не писал своему отцу, потому что не умел писать; может быть, и Шифра не умеет писать? В школе она наверняка не училась, и трудно себе представить, что отец ее нанимал ей учителей.

Как-то раз упрекнул Вильгельм Гросс одного из видных иерусалимцев, что тот не учит своих дочерей письму. Сказал ему тот раввин: «Зачем им учиться писать?» Сказал Гросс ему: «Ведь после обручения захочется им написать письмо жениху». Сказал тот ему: «Беру я им женихов из Иерусалима, и им не нужно писать письма». Тот самый раввин брал своим дочерям женихов из Иерусалима, но не так обстоит дело с Шифрой, жених которой находится в Яффе. А вдруг обойщик мебели, тот самый «венгр», живущий в одном квартале с Шифрой, расскажет ей, что видел меня? Но ведь он не знает, что она знакома со мной. И хорошо бы, чтобы не знал – если бы знал, осудил бы ее. Что это я слышал о нем? Говорят, что он собирается развестись с женой, потому что ему понравилась бывшая жена Сладкой Ноги. Уже пришло время обедать. Поем, а потом буду думать о возвращении в Иерусалим.

2