Вдали от дома

Кора у корней белоствольных деревьев была как потрескавшаяся грязь, как крокодилья кожа. Лом обнял меня. Элис причитала и била себя по голове. Батарея забрал камень из ее рук. Я подумал: «Что я наделал?» Лом потрепал меня по щекам. Женщины били себя и сыпали себе в рот песок. Их лица были напряжены, скукожились. Их тела грудасты и широки. Вместе с худощавой Элис они составляли хор неземного горя и вонзались в мое раненое плечо, словно в кусок говядины.

Доктор Батарея заявил, что Элис – моя мать, но конечно же, я знал свою мать.

Я сказал, что у меня болит зуб.

Я узнал, что у меня три матери, и все они были здесь.

Но я был из Аделаиды. Я сообщил им.

Нет, я был не из Аделаиды. Это была не моя земля, моя земля здесь. Я родился у реки, возле этого кровяного дерева[114]. Конечно, я увидел дерево, но я также видел песок, брошенные одежды, печальную груду гофрированного железа, голодного желтого пса, вылизывающего свои болячки.

Когда женщины отпустили меня, доктор Батарея надел свою красивую шляпу на мою голову, и почему-то меня это утешило. Лом приказал детям отстать от меня, а женщинам замолчать. Тогда доктор успокоил меня, словно я был конем, который удерет и сломает ногу, если с ним неправильно обращаться.

– Элис – сестра твоей матери, значит, по закону черных она твоя мать.

Будь я конем, я бы поверил этому глубокому густому голосу: слова были потерты, как приречная галька. Так я узнал имя своей матери. Ее звали Полли. Она была обещана брату доктора Батареи. Она была «очень живой и озорной, как дитя».

Хозяином в Куомби-Даунз в те годы был Большой Кев Литтл. Он выбрал Полли себе в горничные. Ей не платили зарплату, только давали муку, чай, сахар да ситец на платье. Она была вполне довольна, как считал доктор Батарея. Она была достойной «девушкой для дома», сначала на кухне, но затем в Большом доме – застилала постели, подметала и работала в прачечной. Однажды миссус дала ей поносить воскресную шляпку. Ей нравилась миссус. Ничего плохого не случилось бы, только вот миссус не нравился сезон дождей, и она уехала на праздник к своим людям.

Доктор Батарея сказал, что Большой Кев не заботился о том, что правильно, а что неправильно. Он был королем своего Травяного замка. Делал то, что хотел. Он подстрелил председателя профсоюза «по ошибке», и ничего ему не было. Так же, казалось, он соблазнил или изнасиловал мою мать. «Как они всегда делают», – сказал доктор Батарея.

У меня свело желудок.

– Везде: миссионеры, учителя, не важно. Белые парни жадны до наших женщин.

«Мой Деди» – так доктор Батарея называл своего брата (который был моим дядей «среди черных», и моим Деди тоже). Его Деди пошел в Большой дом сказать картии, что нельзя красть его жену.

– Я его растил, – сказал он хозяину.

– Его?

– Твою мать. Твой Деди вырастил его, – сказал он.

– То есть ее? Он растил ее?

– Да, да. Твой Деди вырастил его. Учил ее братьев Закону. «Он мой».

– Полли была его?

– Да. Твой Деди сказал картии: «Он мой, Он мне обещан».

Я пощажу читателей-картий и не буду учить их аборигенскому языку, в котором женщин называют «он». Не важно, суть истории чужаку было не так трудно понять: Кев Литтл был царьком, сидящим на своем троне, инкрустированном перламутром. Он был насильником и пьяницей. Извинился за недопонимание. Он не знал, что девушка была обещана. Какая досада. У него оставалась для нее работа, но утром он отправит Полли домой с наилучшими пожеланиями и так далее.

На другой день, продолжал доктор Батарея, Большой Кев послал за моим Деди, обещанным мужчиной моей матери. Сказал, что у него заболел бычок возле скважины 60 и ему нужна помощь. Высоко в небе парили ястребы, и мой Деди видел, что это правда. Они ехали три или четыре часа до скважины. И там был бычок, уже дохлый, и ястребы рвали его на части.

Хозяин приказал моему Деди слезть с лошади и пристрелил его при свидетелях, которые не осмелятся говорить. Он даже не слез с лошади, но приказал дяде разрезать мертвого быка и спрятать труп моего Деди в туше. Мои родственники забрали его позже, во время счета скота, когда пришлось отделять человеческие кости от бычьих.

Лицо доктора Батареи было словно камень.

– Вскоре, – сказал он, – ты родился на земле.

Когда я родился, узнал я, моя мать выкопала яму и положила меня в нее. Она прикрыла меня пеплом и землей с термитника.

– Так следовало поступать по Закону на этой земле. Ты слишком выделялся. У тебя была белая кожа, она сделала тебя черным, как уголь. Но будь осторожен, придет Опека и украдет ребенка, заберет его на юг и вырастит как белого[115]. Слишком многих детей забрали отсюда, – сказал доктор Батарея. – В лагере вечно стоял плач. Можно было услышать, как матери плакали ночами по своим малышам, а Кев Литтл выходил на веранду и стрелял из ружья, велел им заткнуться.