Вдали от дома

– Не думаю, что это моя работа.

Я поразилась, услышав его брюзгливый тон. А не стоило: я обращалась к нему, словно он мой слуга. Обо мне писали в газетах, я считала себя выше его. Так он слышал меня, когда я объясняла, что Беверли бросила моих детей одних.

– То же можно сказать и о вас, миссис Бобс.

– Я на «Редексе», вы это знаете.

– Подвергаете опасности малолетних. Верно?

«О боже, прости, что нуждаюсь в тебе», – подумала я. Я была встревожена, и все это слышали: по телефону и в пивном баре гостиницы «Талбинго».

– Прошу, констебль. Простите. Я думаю, у нее мужчина.

– Да, мы знаем об этом, миссис Бобс.

– Вы можете что-то сделать?

– Предоставьте это мне, миссис Бобс.

Я могла бы спросить, что он имел в виду. Могла извиниться за то, что оказалась на передовице мельбурнской «Сан». Он повесил трубку, а я осталась ждать звонка оператора Кумы о счете, и владелец паба заметил мою тревогу и налил мне виски.

Я выпила, заказала еще звонок, и можно было положиться на мисс Хоар, что она узнает названный мной номер.

– Баххубер, В., – вскричала она. Вместе мы слушали, как телефон звонит в пустом доме.

– Все хорошо, миссис Бобс? У вас расстроенный голос.

Я решила, что лучше прервать разговор.

12

В бледном свете утренней зари меня хитростью выманили на веранду учительской резиденции, откуда я увидел «пежо» «Редекса». Возле него собрались Батарея и Лом, Оливер Эму, Чарли Хоббс, весь мой класс, как они всегда выглядели до утреннего душа: кожа еще пыльная, волосы матовые, их лагерная одежда желтовато-болезненно-сера.

Верно, как я уже говорил, Лом был черным человеком с моими чертами лица, но еще у него была развязная походка худосочного ковбоя. Он был тревожащим меня Другим, спортсменом, согнувшим свое гибкое тело за рулем, где, очевидно, его ждал ключ. Железное чудовище дало вспышку, выпустило пламя, а затем закачалось на рессорах в облаке масляного дыма.

Вовеки после этого «пежо» будет любовно зваться «джипом». Теперь оно было очищено и отполировано, обрело брутальную внешность ракеты или гоночной машины, или великого австралийского пулемета «Оуэн» с его мрачной металлической обоймой. Серийный автомобиль стал военным. У него не было ветрового стекла. Жар вздул краску и превратил ее в переливающееся масляное пятно. Внутренности пахли серой и дымом. Пол был металлическим, рычаг переключения передач не имел ручки и заканчивался резьбой, ждущей моей руки.

Это была своего рода презентация. Лом вложил ключи мне в руку. Затем Сьюзи Шаттл (моя лучшая ученица, переводчица и помощница) вышла вперед, чтобы подарить мне от всех студентов картину – мой портрет в виде призрака, «пежо» и бородатый змей.

Я изготовился произнести речь, но мотор закашлял и смолк. Бак был пуст.

– Типон, – сказал Батарея.

– Сифон, – сказала Сьюзи Шаттл, и я понял, что они могут снабдить меня бензином, сколько мне потребуется.

– Еще полно сока, – сказал доктор Батарея, и я приладился к его походке, когда мы пошли к школе мимо усадьбы, огороженной колючей проволокой, где дети Картера «учились на открытом воздухе». Каждый день бедняги сидели перед педальным радио, как маленькие глупыши на колесе, и пока моя компания бежала и кувыркалась в туманном воздухе, я слышал, как дети босса пели школьную песню.

Порознь, но вместе, порознь, но вместе,Таков девиз нашей школы и гордость наших сердец.

Дочка Картера была серьезна и прилежна – она не одобряла меня – но дважды за обедом ее братишка подрывал позицию отца предательским подмигиванием. Я был бы рад ему в своем классе, особенно сейчас. Не будет преувеличением сказать, что я мог бы спасти его душу.

После моего посещения джила на ферме стали заниматься укрощением лошадей. В то же время в моей пещере начала проявляться диаграмма, для которой я смешивал чернила и делал кисти из палочек и коры. Схема была четкой, синей, ветвистой. Она показывала, что черные в Куомби-Даунз были не одним кланом, но тремя языковыми группами, двух из них лишили земель предков, и всех их систематически унижали скотоводы. Я не мог узнать это сам. Это мне сообщили они, а они узнали друг от друга, от Старины Мика, Питера Стокмана и деда Оливера Эму доктора Батареи, которые еще жили на земле своего народа. Большинство моих учеников были этого лишены. Их предки были убиты, их земли стали недоступными. И конечно, я наконец-то увидел, что вся аборигенская культура основывалась на земле, путешествиях, тропах, теперь перерезанных заборами. И тогда я понял, что Куомби-Даунз был своего рода тюрьмой, в которой зачастую было невозможно блюсти нравственные и религиозные законы поющей земли, и тогда причина их апатии стала очевидна. Они были изгнанниками, их лишили смысла их жизни.