Вдоль горячего асфальта

Точь-в-точь как в Порт-Артуре в январе 1904 года. Еще мир, но Дух войны здесь, и тоже представлен японским консулом, только не из Гонолулу, а из Чифу. В Порт-Артуре за японскими подданными прибывает пароход. На нем японский консул и консульский слуга. Пароход останавливается посреди русской эскадры, затем уходит в море, на условленном рандеву передает японской эскадре неофициального агента Японии — консульского мнимого лакея — и карту, на которой указано расположение русских кораблей.

Вы слыхали о нежной гавайской гитаре, но не подозревали о существовании гавайского военного округа и о гавайской военно-морской базе тихоокеанского флота США — Пирл-Харборе, где суда стоят в тесной бухте бок о бок и попадают в море через узкий проход в коралловом рифе.

Ах, эти тишайшие воскресные утра, — команды уволены на берег, на верхних палубах одни вахтенные. Между тем японские авианосцы приближаются к Гавайским островам, и в декабрьское воскресное утро воздушные силы Японии появляются над Пирл-Харбором.

Американские радисты успевают передать «тревога не учебная… тревога не учебная…», а громады линкоров, крейсеров, эскадренных миноносцев и вспомогательных судов валятся у своих пирсов, прижимают друг друга к стенке, брызжут расплавленной краской, поджигают один другого и выбрасываются на грунт, самоотверженно пытаясь не загромождать фарватер.

Меньше чем через два часа последний японский самолет покидает небо Гавайи, а над Пирл-Харбором повисают бушующие клубы черного дыма.

32

Америка теряла тихоокеанские атоллы и острова. Пала цитадель британского владычества в Китае — Гонконг. Создавалась непосредственная угроза Сингапуру. Итальянцы и немцы в Северной Африке продолжали рваться к Суэцкому каналу. Немцы предвкушали отдых в Москве.

И несмотря на то, что самураи владели западной частью Тихого океана и приближались к воротам Индии, смертный приговор самурайской Японии был вынесен накануне ее вступления во вторую мировую войну — в субботу 6 декабря 1941 года, когда советские армии под Москвой нанесли ответный удар армиям германским.

Хотя приятное словосочетание Mare nostrum — наше (подразумевалось Средиземное) море еще увлекало Муссолини, но московская неудача и последующие события заставили Гитлера все чаще забывать Африку. И как ни метался между египетских пирамид и развалин римского водопровода в Тунисе лис пустыни, генерал Роммель, судьба африканской и итальянской кампании, в сущности, была решена в субботу 6 декабря под Москвой.

Гитлеровскому вермахту еще предстояло подойти к Волге и к Тереку, но в субботу б декабря в Подмосковье встали призраки немецкого поражения на Днепре и Одере…

Несмотря на свою фантазию, Павлик не мог предполагать, что скоро, очень скоро его вызовут в Москву, и он станет работать в центральной газете, что будет Сталинград, а после Сталинграда Курская дуга, и что полковник Костя Константинов с общей лавой подвижных соединений бронетанковых и кавалерийских частей устремится к Днепру, а потом — уже генерал — в пургу на коне, а то в командирском танке, в броневике, в открытом «виллисе» с зажженными фарами от Варшавы поспешит на Одер, а там и дальше — в обход Берлина.

33

Декабрьской ночью Павлик лежал на полу, на блинке тюфячка, около табуретки, превращенной в многоуважаемый шкаф.

Днем Павлик был слишком занят — волки сомнений посещали его ночью, и Машенька отгоняла их от Павлика ночью, как когда-то в ученические годы тетя Аня.

Затемненные города остались по ту сторону Урала. Здесь же, над смутным саем[17], мерцали огни глиняной крепостцы. Сай бормотал, и ему вторил плеск пересекавшихся и вливавшихся один в другой арыков.

Луч с улицы вынимал из сумрака Павликову библиотеку на табуретке.

Павлик пересчитал книги: две… три… семь… среди них «Лирика» великого узбека, сводившая с ума отягченных веригами брезентовой амуниции подвижников из военных училищ. «Сердце просит подаяния уст твоих, но ты скупа…»

Будучи историком, Павлик существовал всегда. Был первоэлементом, папоротником и углем. Помнил каменный и бронзовый века, защищал Рим от Алариха и Константинополь от Магомета II. Изобретал башенные часы и плавал с Колумбом. Брал Бастилию и стрелял, как Каховский на Сенатской площади. Художник Верещагин потонул, а полярник Седов замерз у Павлика на глазах…

Машенька существовала только сейчас, в эту минуту. В эту минуту она хотела спать и спала.

К монотонному плеску прибавился новый звук. Прерываясь, он возобновлялся и принадлежал не воде, а гудевшему и замолкавшему воздуху.

Павлик прислушался: он знал по Слободской Украине — так наши самолеты не гудят. Он приподнялся, чтобы заглянуть в окно. Машенька проснулась. Но зенитки молчали, а может, тут и не было зениток, может, это англичане на своих аппаратах или поляки летели в Иран.

Звук, прервавшись, не возобновился, и Машенька легла:

— Сделай одолжение, спи!

Повинуясь, Павлик положил на табуретку карандаш и квитанционную книжку, куда заносил ночные парадоксы. В иное время он засыпал чуть ли не на ребре гладильной доски, но сейчас мысли овладевали им и одна перегоняла другую.