Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти (СИ)

Обедая, поймал себя на том, что, взяв в левую руку хлеб, казалось, бездумно и долго рассматриваю старый дугообразный шрам в области сустава левого указательного пальца. Этот шрам стал последствием и свидетельством моего варварского отношения к редкому в те годы патефону. Вспомнил грампластинки, школьный хор, Сильвиана Леонтьевича. Так родилась глава "Патефон". Дважды изуродованный указательный палец правой руки положил начало внеплановой главе "Случайно выживший".

Когда я правил "Свадьбу" - таким было первоначальное название главы, нахлынули воспоминания о музыкально одаренных моих земляках. За воспоминаниями увидела свет глава-реквием "А музыка звучит..", а название главы "Свадьба" сменилось на "Ах эта свадьба...".

Перечитывая и правя главу "Мой дед", стыдливо вспомнил об упомянутой почти походя моей бабушке по отцу - Софии. А рассказать есть что. И вот на экран ноутбука стали ложиться страницы моей новой, не запланированной главы "Баба София". Но, распутывая клубок этой непридуманной истории, хитросплетения которой оказались удивительней самой буйной фантастической выдумки, я столкнулся с судьбами других людей, затянутых в бездушный водоворот послевоенных репрессий.

Это судьба Анны Трофимовны Унгурян из Плоп, которую до конца ее жизни я называл тетей Нюсей. Ее сын Виктор, ставший внуком бабы Софии и моим названным двоюродным братом. Начиная с пятьдесят шестого года, когда они вернулись из депортации и до сих пор общаемся как родственники. Свадьбы, клаки и похороны не обходились без взаимного участия. Володя Маркоч - водитель Тырновской скорой помощи, Николай Данилович Таран - инженер объединения механизации, мои одноклассники Люда Потынга и Валера Ярмалюк. Они и многие другие помимо воли стали участниками этой, казалось, неправдоподобной в своей нелепости и жестокости жизненной драмы.

А я писал. Вечерами звонил, общался по скайпу, набрасывал заметки, а потом допоздна засиживался за ноутбуком. Завершение этой главы, без преувеличения, стало исполнением моего долга перед памятью бабы Софии и многих знакомых и незнакомых, насильно вырванных с насиженных мест и репрессированных под общую гребенку борьбы с "врагами народа".

Глава разрасталась. Содержанию ее под названием "Баба София" стало тесно. Без натуги, само собой выплыло новое название: "За Сибiром сонце сходить...". Неожиданно самая большая по объему глава вылилась из меня в одном порыве. Ее я почти не правил.

Перебирая коллекцию Жениных часов, я вспоминал историю каждых из них. Долго смотрел на старые родительские настенные часы, висящие над моей кроватью. Через год часам шестьдесят лет. Встал на кровать и повернул ключ против часовой стрелки до упора. Слегка тронул маятник. Часы, как будто ждали прикосновения моего пальца. В тот же вечер под тиканье родительских часов на экран ноутбука легли первые три страницы главы "Часы".

Я уже считал книгу написанной, когда, срочно вызванный поздним вечером в больницу, в приёмном отделении увидел сгорбленную старую женщину в чёрном с наложенной гипсовой повязкой на руке. В тот вечер было положено начало главы "Домка", которую считаю своей удачей.

Будучи в старом доме, наткнулся на старинные рамки без фотографий, которые давно уже перекочевали в семейный альбом. В течение недели на экран ноутбука вылилась глава "Талант - он и в Африке талант". По электронной почте сразу же дал Жене на прочтение. Сказанные им несколько слов, наполнили мою главу дополнительным содержанием и новым смыслом. На четверть расширенная в объёме, глава разместилась по новым названием: "Реквием".

При завершении этой главы телефонный звонок известил меня о внезапной кончине Нянэка (Валерия Семёновича Парового).

Написанные начерно главы давал на прочтение землякам, участникам событий того времени, их потомкам. А летом провел авторскую встречу с односельчанами с презентацией двух глав. Следовали замечания, уточнения, дополнения и пожелания, которые натолкнули меня на мысль вычитывать текст глазами моих героев и ныне живущих земляков - моих будущих читателей.

Сначала вычитывал и корректировал текст глазами ныне покойных родителей и брата. Потом текст вычитывали мои двоюродные братья, педагоги. И, наконец, перечитывая, я мысленно выносил каждую главу на суд земляков. Еще, к счастью, живы многие из тех, с кем рос, учился в школе, с кем пас коров, убегал на Одаю. Это, пожалуй, самые строгие мои читатели и критики.

Особенно часто, почему-то, я вычитывал текст глазами моего соседа в детстве - Валентина Натальского, живущего ныне в России. Валентин, Тавик, Андрей Суфрай и Виктор Грамма были неразлучными друзьями. А я - младший, часто бывая у Тавика, вращался в орбите этой четверки.