Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

Отца, по решению правления организованного колхоза назначили конюхом. Поскольку конюшня одной из трех колхозных бригад находилась по соседству в стодоле сводного брата Франека Кордибановского, отца такая работа устраивала. Выпустив лошадей на работы, отец убирал в конюшне, выносил навоз, подсыпал в ясли овёс либо сечку, менял подстилку.

- Конюшня была через дорогу от нашего дома, - рассказывал отец, - у Франека. Я успевал сделать все по конюшне, прибегал домой. Успевал по двору, работал в огороде. К двенадцати снова надо было быть в конюшне, хотя все лошади с повозками были в поле. В двенадцать завхоз, по дороге на обед, проверял состояние конюшни.

Завхозом, с самого первого дня организации колхоза, назначили одного из двоюродных братьев отца. В сороковом, как только "пришли русские", родственник уехал на шахты. Там его застала война. Когда фронт с отступающими советскими войсками приблизился к Донбассу, эвакуировался в Ташкент. Там определился конюхом в запасном кавалерийском полку. За рвение в работе скоро назначили старшим конюхом, затем начальником конюшни. Дали бронь. В сорок третьем вступил в партию.

Домой вернулся в июле сорок пятого, когда миновала опасность быть призванным на фронт. Оказался в числе коммунистов с самым большим партийным стажем в селе. Даже дома говорил только на русском языке. Рвался в председатели. Но, приехав в село, первый секретарь Тырновского райкома Владимир Федорович Берекет, побеседовав со всеми кандидатами на руководящие должности колхоза, сказал Жилюку:

- В завхозы. А там посмотрим.

Так двоюродный брат отца стал его начальником.

С первых дней завхоз проявил небывалое трудовое усердие. Во всё вмешивался, всё было не так, как надо. Пространно рассказывал, что он знает, как надо делать правильно. Вот если бы он был!... Назар брезгливо морщился. Однако, там, где надо было идти против сильного, либо против нескольких человек сразу, "партейный" энтузиаст тушевался. Мишенью своего растущего административного рвения он избрал моего беспартийного отца. Часто повторял привезенное то ли с Донбасса, то ли из Ташкента изречение:

- Бей своих, чтоб чужие боялись!

К двенадцати на фондовском коне под седлом завхоз ежедневно ехал на обед. По дороге домой он заезжал на конюшню. Самым внимательным образом проверял чистоту помещения, наличие корма, состояние сбруи.

Никогда не убиравший в собственном, по-хозяйски оглядывал чужой двор:

- Этот стожок к завтрашнему дню перенести и сложить под акацию!

Назавтра для стожка находилось другое место.

- Сними паутину под потолком! И шевелись! От меня никуда не денешься. Приеду и проверю ночью!

Вот этого отцу хотелось меньше всего. До того дня отец наивно считал ночи своей личной, не подлежащей обобществлению в колхоз, собственностью. Ночи отцу ох как были нужны!..

...Вытянув голодную зиму на сорок седьмой, отец задумался:

- Муки до нового урожая оставалось впритык, - рассказывал мне много лет спустя отец. - тебе исполнилось чуть больше семи месяцев, Алёше - девятый год. Кормить надо, одеть во что-то, тёлочку купить, чтобы вырастить для молока, поросенка выкормить.

Помог случай. На одной из свадеб отец встретился со знакомым из Брайково, жена которого имела родственников в Елизаветовке. Инвалид ещё с первой мировой, без ноги, с негнущейся рукой, пожаловался отцу:

- У меня две десятины земли. На всю семью я один мужик, - показывая на свою отсутствующую ногу и скрюченную ранением руку, брайковчанин сказал. - Лошади нет, нанять некого. Вам хорошо! Вы в колхозе...

Отец соображал недолго. Договорились быстро. Отец пашет всё поле, сеет, убирает. Урожай пополам. Ударили по рукам.

Сам отец не пахал. В счет зерна с будущего урожая брайковский надел вспахали два Мошанских сродственника - Еремчуки, братья мужа тетки Павлины, сестры отца. Засеял отец за ночь вручную. Следующей ночью забороновал.

- Як бог почув (будто услышал бог), после посева один за другим прошли обильные дожди. Всходы были дружными. - рассказывал отец. - мы с мамой радовались. Будем с хлебом!

Однажды в село на райисполкомовской бричке прибыл очередной особист. Худой, в цивильных кортовых штанах, выцветшем френче. Но главным было то, что в село он прибыл без оружия. Особист привез с собой в тощей папке какие-то списки. Расположившись в сельсовете в выделенной комнате с койкой, там же поставил стол. Сельчане поняли, что уедет этот особист не скоро.

Ситуация стала понемногу проясняться, когда особист вместе с штатным дежурным по сельсовету всех времен Михаилом Брузницким стал обходить дома призванных в начале войны румынами, а потом воевавших в рядах советской армии. Здороваясь, ненадолго заходил в дом, выходя, мельком оглядывал дворовое хозяйство. Особист не считал мешки, не прикидывал вес поросенка, не спрашивал, когда отелилась корова. Он даже не смотрел в сторону пустых, сложенных у забора друг на друга ульев. Скудных запасов, оставленного на зиму, мёда не хватило. Все пчелы в тот год погибли.