Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

Однажды вечером зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос односельчанина. При написании отдельных глав, я несколько раз звонил ему, как и многим другим, уточняя хронологию событий, фамилии, имена и возраст на тот момент моих земляков, становление колхоза, родственные связи. Поинтересовашись моим самочувствием, земляк спросил, о чем я пишу сейчас, каковы мои творческие планы?

В конце разговора задал неожиданный вопрос:

- Евгений Николаевич! Где же все-таки турки зарыли золото?

Вопрос застал меня врасплох. Последовала пауза, почти по Станиславскому. Я не сразу нашелся с ответом:

- Это... легенда... Понимаете?

- Конечно, понимаю. Как можно не знать, что такое легенда, но золото где-то все же было зарыто?

А буквально через пару недель знакомый из Боросян рассказал мне о том, что ранней осенью, убирая люцерну, видел, как вдоль зарослей за восточным хвостом става зигзагами ходили два молодых человека с миноискателем. Тогда родился второй, возможно, не самый удачный, эпиграф к главе "Одая".

Тогда же в моей душе частично восстановился покой. Я перестал комплексовать. Пишу как пишется. Пишу, пока прожитое, увиденное и воображённое мной свободно изливается из души на экран ноутбука. На каком-то этапе спотыкаюсь. Беру паузу. Насильно выдавленное звучит фальшиво. Озарение, а на ним вдохновение приходят нечаянно, нежданно, чаще всего в обстановке, далекой, от творческой. Трезво оценивая и осознавая степень художественной ценности написанного мной, я удовлетворен тем, что мне удалось передать читателю, как минимум, эффект присутствия.

Прошло несколько месяцев. Я считал книгу законченной. Но вместо удовлетворения во мне нарастало ощущение нехватки чего-то очень важного, недосказанности. Нарастал и внутренний дискомфорт, вероятно, выпиравший из меня наружу. Однажды Таня сказала:

-Такое ощущение, что ты сам себе кажешься невыносимым. Как будто кто-то разлучил тебя с твоей прелестной любовницей?..

Пожалуй, так оно и было. Я садился за ноутбук, пробегал страницы написанного. Часто, споткнувшись на одной из страниц, внимательно, как будто в первый раз, читал. Почему-то не давал мне покоя отец, такой скупой на рассказы о своем военном прошлом. Вот, если бы сейчас! Я уже не спрашивал бы, сколько немцев он убил и как он за ними гонялся. Сейчас я знаю, о чем спрашивать отца.

В душе моей нарастали, до сих пор незнакомые мне, не испытанные доселе, новые нотки ностальгии. Зрело ощущение внутреннего обрыва связей с минувшим, недосказанность подтачивала внутренний покой.

Будучи в родном селе, глаза останавливаются на памятнике погибшим на фронтах минувшей войны, на памятном мемориале, стоящем в треугольном скверике на перекрестке в центре села. Я чувствовал непонятный немой укор, исходящий от каменных фигур.

А память всё чаще возвращала меня к отцу, прошедшему по дорогам войны с сорок первого по август сорок пятого. Только в отличие от единиц, прошагавшим от Бреста до Сталинграда, а потом до Берлина, мой отец до сорок четвертого находился по ту сторону линии фронта. Нет, он не был разведчиком-диверсантом. Он служил в румынской армии. Несмотря на то, что три года отец прослужил в пожарных частях Бухареста, меня много лет, до самой моей зрелости, не покидало чувство стыда за собственного отца, который безропотно служил в Румынии, союзнице гитлеровской Германии. Не восставал, не стал подпольщиком, не искал связей с советской разведкой.

Много позже пришло осознание таких категорий, как "непреодолимая сила обстоятельств и сила необходимости и случайности". Отец в селе не был единственным, служившим по обе стороны фронта. В процессе работы над главой "Никто не забыт?..." я выяснил, что аналочичный путь прошли более шестидесяти моих односельчан. И это далеко не полный список.

Всё началось с микроскопических глав-рассказов: "О чем рассказывать? и "Трофеи". За ними в течение двух месяцев вылились двенадцать глав, вошедших в новый раздел "Шрамы на памяти". Неожиданно заработала по новому долговременная память. Вспоминались не рассказы на пионерских сборах, а беседы отца с односельчанами. В моей голове произошла переоценка многих событий. Апогеем раздела явилась глава-реквием по погибшим и уже всем ушедшим в небытие, моим землякам, участникам той кровавой мясорубки.

Глава "Марков мост" была задумана мной изначально одной из первых, два года назад. Но никак не ложилась на страницы. Я не мог выйти на очертания её будущей структуры, не мог увидеть мою главу эмоциональной и светлой. Я слишком долго запрягал. Два года?... Сейчас меня не покидает ощущение, что к этой главе, как и, пожалуй, ко всей книге, я шел всю свою жизнь...