Вдова

Настя пришла к поезду с самодельной котомкой за спиной, набитой под завязку, и с баяном. Наказал Михаил сберечь баян, и еще примету сама себе Настя выдумала, что если баян сохранит — и муж с войны вернется. Все бросила, что нажили, только необходимую одежонку да валенки сунула в котомку, а баян никому не доверила, забрала с собой.

— Марфа с мальчонкой бежит, — заметила Люба.

— Где? — спросила Дора, подходя к дверям своего нового жилища — товарного вагона с печкой-буржуйкой посередине. — Марфа! — закричала она. — Марфа! Сю-да...

Марфа споро шла вдоль поезда. Мимо платформ, на которых буграми выпирали под брезентом части аппаратов, моторы, компрессоры, чуть не бегом проносилась, так что пятилетний мальчонка едва поспевал за ней вприскочку, а против товарных вагонов, где люди разместились, замедляла шаги, глядела настойчиво, выискивая кого-то, пока не услышала голос Доры.

— Вон вы где! — обрадованно проговорила Марфа, и улыбка на миг осветила ее широкое рябое лицо. — И Даша тут, и Люба. А Настя-то с вами?

— С нами, с нами, вон сидит.

— Лезь в вагон, чего ж топтаться зря, в вагоне наговоритесь, — сказала Настя.

— Не еду я. Остаюсь.

Марфа, нахмурясь, подтолкнула свободной рукой (в другой у нее был узелок с какими-то вещичками) мальчишку вперед.

— Сына отправляю в Сибирь. Дора согласилась за ним приглядеть.

— Сберегу твоего сына, — серьезно, строго, как клятву, проговорила Дора. — Своего и твоего равно буду беречь.

— Как же это... Сама почто не едешь? — удивилась Настя.

— Остаюсь, — сказала Марфа. — Старик мой захворал. Третий месяц ноги парализованы. Пропадет без меня.

— Какой старик?

— Хозяин. У которого на квартире живу. Да он мне лучше отца. Кузю с бабкой нянчили. Бабка померла, старик один теперь, обезножил. Не могу я его бросить.

— Чужого старика жалеешь, сына родного не жалеешь, — сказала, подходя к двери, Анфиса Уткина. — Да и сама, гляди, при фашистах сгинешь.

— Авось не сгину, — усмехнулась Марфа. — А мальчика увезите. Не хочу, чтобы фашист над Кузей изгалялся. Мне уж как придется, коли больно лихо, так плюну перед смертью в фашистскую харю поганую. Мальчика — сберегите.

— Сбережем, — сказала Дора и протянула руки. — Давай его сюда.

Но мальчишка вдруг проворно отскочил.

— Не хочу! — крикнул упрямо. — Не поеду без мамки!

— Молчи, Кузя. Поезжай. Мамка у тебя незавидная. Колотушками тебя чаще угощает, чем пышками. Теперь подрос — и без меня проживешь.

Но маленький Кузьма перенял от матери твердый характер, который теперь и попытался проявить.

— Не боюсь я твоих колотушек! Не поеду без тебя.

— Дурной ты мой!

Марфа кинула узелок на перрон, подхватила на руки сына, прижала к груди.

— Не забывай мамку-то, слышь, Кузя? Дрянная я, нестоящая, а все — мамка. Может, скоро воротишься. А не свидимся больше, так не забывай.

Кузя стих, обхватив Марфу за шею. Казалось, не расцепит теперь Марфа его ручонки. Но Марфа негромко, с непривычной ласковостью, велела:

— Отпусти, сынок.

Кузя отпустил и заплакал, Марфа подала его в вагон, Дора подхватила, поставила на пол, ладонью вытерла щеки.

— Не плачь, Кузьма. Ты ведь будущий солдат, а солдаты не плачут.

Но будущий солдат громко всхлипывал, порываясь вывалиться из вагона.

Марфа кинула узелок в вагон.

— Одежа тут ему на первый случай. Ну, бабы, прощайте.

И потянулась целоваться. Дарья наклонилась к ней с высокой подножки. Настя спрыгнула, обняла, потом обратно влезла — поезд уж сколько раз гудел, вот-вот тронется. И с другими бабами — все ее тут знали, в Серебровске — расцеловалась Марфа. Дора, оттеснив Кузьму в глубь вагона, простилась с Марфой последней.

— Если что, — сказала Марфа, — в детдом сдайте парнишку. Живут другие, и мой проживет.

— Не сдам, — сказала Дора. — Привезу тебе твоего мальца. А в эвакуации буду ему временная мать, так и знай.

У Марфы заволокло влагой суровые, не приученные к слезам глаза, и что-то вроде хотела сказать она, да паровоз как раз пронзительно загудел и нехотя, медленно тронулся, трудно провернулись колеса, сдвигая с места застоявшийся эшелон.

— Мамка! — закричал Кузьма, кинувшись к двери вагона.

— Дору-то, Кузя, матерью зови, — приказала Марфа сквозь слезы. — Отца нету, так при двух матерях вырастешь...

Марфа сорвала с головы платок, вытерла глаза и махала им вслед эшелону.

— Ни пуха вам, ни пера! Скорей воротиться!..

2

Темно в вагоне. Серый сумрак скудно сочится через крохотное оконце, прорезанное в стенке теплушки. От топящейся буржуйки растекается по вагону живительное тепло. В крышу колотит осенний дождь, пробивается в щелки между старыми, усохшими досками. Люди в полумраке сдвигают теснее убогие постели, уползая с тех пятачков, на которые попадают дождевые струи.

— Где ж теперь Ольга? — громко говорит Дора, пытаясь завести разговор. — В училище ее послали либо прямо на фронт?..

— Летчица ведь она.

Растворяются в сумраке слова. Стучат колеса на стыках. Тревожно. Тоскливо. Не хочется говорить...

Дарья сидит на сундучке недалеко от печки, прижав к груди спящую Варю. Убегают из-под колес несчитанные километры. Нескончаемые и унылые, как этот осенний дождь, тянутся мысли.