Вдова

И становились тесно, одна к одной, в кружок, и Дарья в живом бочонке наскоро управлялась с Варей.

День за днем уходил прочь. Настоявшись на станции, прытко катился поезд. Варя ничего, держалась. Сидела у матери на руках да таращила круглые глаза на раскаленную печь, гукала, пыталась высвободить ручонки. Кричала она редко. Голос у нее был здоровый, требовательный. Дарья грудь ей давала либо стучала ложкой по чайнику, чтоб развлечь.

Варька слушала веселый звон. А Дарья ловила обрывки вагонных разговоров. Все разговоры, были о войне, и всего чаще, всего тревожней вспоминали Москву. Вздыхали женщины:

— К Москве подкатывается враг...

И недосказанной оставалась тайная, горькая и страшная мысль, которую влекли за собой думы о Москве. Сколько дорог прошел враг, сколько земли забрал, многих стран войска на Россию бросил. Устоят ли наши теперь, подпустив врага к воротам Москвы? А если не устоят...

На станциях по очереди бегали за газетами, сгрудившись у буржуйки, в напряженной тишине слушали военные новости. Чаще всего читала их Дора, голос у нее был громкий, и знала она, в какой миг остановиться, чтоб дать выход бурным восклицаниям.

«...За последние дни немцам удалось ценой больших и тяжелых потерь продвинуться поближе к Москве. Это — тринадцатый день нового, так называемого ноябрьского наступления немцев на Москву...»

— Тринадцатый день... — вздохнул кто-то в глубине вагона.

— Сила у него... Силой берет.

— Не возьмет он Москву, не возьмет! — яростно орала Настя.

— Послушайте, чего пленные говорят, — оборвала спор Дора. И читала: «Холод, голод и вши причиняют немецким солдатам много страданий. Целыми неделями мы не получаем горячей пищи. Хорошо, если есть кусок хлеба, часто и этого нет...»

— Они что ж, надеялись, что пельменями их в России станут кормить?

— Голодная собака злее кусает.

— Свинцовых им пельменей наготовили.

— Мало, видно, наготовили...

***

Беда настигла Дарью за Уралом. Сибирские морозы накинулись на эвакуированных. Всю одежду, какая была с собой, напутывали женщины на себя и на ребятишек. Но пробиралась стужа под одеяла, под пальтишки, леденила ноги в непросушенных валенках.

Среди ночи почувствовала Дарья, что занемогла. Дрожь колотила ее так, что зубы стучали. Дора сидела у печки, дежурила. Свеча горела на чурбачке.

— Подкинь угля, — попросила Дарья осевшим голосом.

— Только что подкинула. Чего тебе не спится?

— Озябла я, Дора. Хворь, кажись, подхватила.

— Ой, напасть! Чего ж делать-то? Кипяточку выпьешь?

— Налей...

Чайник день и ночь стоял на печке, кипятком только и согревались. Дора налила в эмалированную кружку, свечку взяла, наклонилась над Дарьей.

— Да ты горишь вся!

— Горю... И в груди колет. Недаром боялась я этой дороги.

— Не по охоте едем.

Дарья обхватила кружку обеими руками, прихлебывала кипяток.

— У Анфисы какие-то таблетки есть. Разбужу ее.

— Не надо...

— Ты гордость для другого разу прибереги.

Дора со свечой пробралась в угол, где ехала Анфиса Уткина, осторожно тронула ее за плечо.

— А? Чего?

— Дарья заболела, — громким шепотом сказала Дора.— Аспирину надо. Есть у тебя?

— Нету, — несонным голосом проговорила Анфиса.

— Врешь ведь! — глухо прикрикнула Дора.

— Нету...

— У меня есть аспирин, — тихо проговорил лежавший на верхних нарах старичок инженер.

Дарья заснула. Разбудили ее какие-то незнакомые звуки, слабые и хриплые, похожие на куриное квохтанье. Спросонок не поняла сперва, что за звуки, но беспричинная глухая, тоска сжала ей сердце. Она хорошо помнила, что так это было: сперва тоска нахлынула, а чуть позже Дарья угадала причину. Варя кашляет...

Дарья порывисто села, схватила перевязанный старой шалью сверток, в котором заходилась кашлем Варя, принялась качать и трясти на руках. Когда кашель поутих, Дарья дала малютке грудь. Но Варя не взяла, вытолкнула языком набухший сосок, заплакала тонко и жалобно.

А поезд катил все вперед, стуча колесами, вагон трясся на жестких рессорах. Слабый утренний свет пробивался в единственное оконце. Снега лежали окрест, встречные поезда с воем проносились мимо.

Все проснулись. В котле кипела коллективная похлебка — Дора уговорила сообща питаться, коммуной. «Доедем — там уж как придется, а пока вагон на всех один, пускай и котел будет общий...» У Дарьи голова мутилась — то ли от болезни, то ли от страха за Варю и сознания беспомощности. Что она могла сделать? Кажется, своей бы жизни кусок отрезала да отдала малышке.

Кашляла, задыхалась Варя, охали вокруг женщины, жалея ребенка. Дарья качала дочь на усталых руках, сухими, воспаленными глазами глядела прямо перед собой и едва слышно шептала:

— Господи, спаси! Господи, не дай погибнуть дитю невинному!

— Ты настоящую молитву прочти, Дарья, — сказал кто-то из глубины вагона.

Настоящую... Вдруг перенеслась Дарья мыслями в Леоновку, в свою избу, увидала бабку Аксинью на коленях перед иконой. «Отче наш, сущий на небеси!» — с чувством выговаривала бабка Аксинья.