Чтобы не обращать внимания на отсутствие приглашений и не сидеть в унылой квартире, я часто задерживалась на работе и заходила в посольский клуб, чтобы выпить пару бутылок пива, съесть кусок пиццы и пообщаться с людьми. Такое времяпровождение не шло на пользу моей фигуре, но у меня хотя бы появлялась какая-то социальная жизнь. Я не могла назвать свою квартиру уютным гнездышком: там я только спала, стирала и иногда ужинала. Это было видно по моему холодильнику. По пятницам работал бар для морпехов, куда я тоже захаживала. Время от времени я посещала вечеринки с вином и сыром, которые устраивали подруги из посольства.
Особенно мне нравилось бывать у Эллен, которая собирала у себя совсем не таких людей, каких я встречала на работе. Однажды вечером она пригласила к себе группу журналистов с Запада и организовала показ фильма “Русские идут! Русские идут!”, который большинство из нас посмотрело еще в 1966 году, когда он только вышел на экраны. Но здесь, в Москве, он казался еще забавнее. Возможно, я выпила слишком много пива, но фильм вдохновил нас на шутки и веселые разговоры. В тот вечер я впервые услышала фразу “Бросайте атомную бомбу!” — очевидно, все полагали, что США ничего не стоит разбомбить наше посольство в Москве с помощью ядерного оружия. Хотя мы были в самом центре мишени и могли пасть жертвами такого решения, в тот период русские были особенно кусачими. Мы наблюдали за притеснениями еврейских диссидентов и преследованием знаменитых советских ученых, включая лауреата Нобелевской премии Андрея Сахарова. Хотя кино нас рассмешило, тот вечер всех отрезвил, особенно когда журналисты рассказали, как тяжело им работать в этом закрытом обществе, где все относятся друг к другу с подозрением.
Однажды вечером в начале января мы с Шоном решили прогуляться в снегопад после работы. Мы делились своими впечатлениями о жизни в Москве. Зима 1976 года была одной из самых холодных за последнее время, и по ночам температура обычно опускалась до минус тридцати градусов. Пока мы гуляли, снег пошел сильнее — казалось, мы идем под ливнем. Женщины, которым было, наверное, не больше сорока, хотя они и выглядели на все шестьдесят, подметали улицы метлами из скрепленных вместе прутьев. В больших и толстых войлочных сапогах из свалянной шерсти их ноги оставались сухими и теплыми, но их руки в тонких перчатках белели от холода. Отсутствие безработицы в стране означало, что работали здесь все, но работа часто была невероятно тяжелой и физически сложной — вряд ли кто-то выбрал бы такую по доброй воле.
Гуляя по пустынному центру к югу от Кремля, мы увидели лежащего на тротуаре мужчину. Бормоча себе под нос, он едва двигался, не обращая внимания, что его засыпает снегом. Похоже, он был пьян. В Москве многие пили без меры и затем замерзали до смерти. Мы не смогли найти милиционера, чтобы сообщить ему о пьянице, но вскоре, как ни странно, услышали в отдалении сирену скорой помощи. Мужчину подобрали. Я знала, что тем вечером за нами была установлена слежка. Должно быть, скорую вызвали члены группы наружного наблюдения. Я не стала спрашивать у Шона, заметил ли слежку он.
Когда я рассказала о своей прогулке в офисе, мне сообщили, что Шон входит в число посольских сотрудников, которых КГБ подозревает в работе на ЦРУ. Я знала, что он часто подвозит советских автостопщиков: должно быть, это сводило КГБ с ума, ведь группа наружного наблюдения в каждом автостопщике видела агента. Когда Шон высаживал попутчика, офицерам КГБ приходилось выяснять, кто он такой и почему состоит в контакте с американцем. В офисе полагали, что мне лучше не оставаться с Шоном наедине, чтобы в КГБ не решили, что я тоже работаю в ЦРУ, и я решила, что так действительно будет лучше.
Не имея возможности заводить в Москве таких друзей, как Шон, я сосредоточилась на работе. Я была довольна этим, потому что мне нравилось работать в атмосфере секретности, но все же я бы не отказалась хотя бы время от времени общаться с людьми.
Каждые выходные я искала новые места для закладок и сигналов. Другим оперативникам нужно было находить места, находясь под наблюдением, что было гораздо сложнее, ведь им приходилось скрывать свои истинные намерения. Оперативники отправлялись на вылазки с женой, детьми или собакой, стараясь при этом, чтобы ни место, ни цель их прогулки не возбуждали подозрения у слежки. Сидя за рулем, оперативник оценивал каждый отворот в сторону парка, каждую дорогу к церкви, каждый холм и каждый изгиб шоссе. Он решал, можно ли выбросить из машины пакет, пока группа наблюдения не выедет из-за поворота. Он искал парковки, обозначенные особыми знаками или пронумерованными столбами, где агент мог оставить свой пакет. Самыми удобными были места у церквей и парков, потому что оперативник вполне мог посещать их, не привлекая к себе внимания.