«Вдовствующее царство»

Мы не знаем, о чем думал старицкий князь по пути из Новгородской земли в Москву. Вероятно, он и его спутники догадывались о том, что их ждет. Об этом свидетельствует, в частности, заключительный эпизод «Повести о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого»: уже при подъезде к столице, «у Николы святого на Хынске», один из стольников, князь Иван Шах Чернятинский[749], «видев государя своего князя Ондрея Ивановичь незгоду, нача советовати з столники[750] с княж с Ондреевыми, дабы ему сложить с собя князю Ондрею Ивановичь крестное целованье, убоявся поиманья от великого князя, и не добыта себе поборника никого же»[751]. Около московского посада Иван Шах вторично попытался покинуть княжескую службу и «нача складывати с собя крестное целованье Ивану Ивановичь Колычову Умному, чтобы князю сказал». Но тот ответил отказом: «Иван же Умной в том ему слове отрече…»

[752] (на этом текст Повести обрывается).

Удивительно в приведенном эпизоде не то, что молодой старицкий дворянин, «убоявшись поимания от великого князя», проявил малодушие, а то, что он не нашел себе «поборников»: даже перед угрозой весьма вероятных репрессий приближенные князя Андрея сохранили ему верность.

День прибытия старицкого князя в Москву отмечен только в Вологодско-Пермской летописи; следом идет сообщение о его аресте: «И приехал князь Ондрей Иванович на Москву июня… [здесь в рукописи оставлено место для числа. — М. К.], в четверг, а в суботу князь великий Иван велел князя Ондрея поимати, и на очех у великого князя не был…»[753]

Дату ареста мятежного князя называет Постниковский летописец: «И посадили его [князя Андрея. — М. К.] в полату в набережную з дворца июня 1 день, в субботу, на канун заговейна Петрова»[754]. Однако, как отметил А. А. Зимин, летописец в данном случае допустил неточность: суббота в 1537 г. пришлась на 2 июня[755]. Поскольку два независимых друг от друга источника называют один и тот же день недели (субботу), то, вероятно, как это нередко бывает в летописании, ошибка была допущена в Постниковском летописце при определении календарного числа. С учетом этой поправки можно считать установленным, что князь Андрей прибыл в Москву 31 мая, в четверг, а через день, 2 июня, в субботу, был взят под стражу. Местом заточения старицкого князя стала та же палата, где ранее сидел его брат — князь Юрий Дмитровский

[756].

Опала постигла и семью удельного князя: его жену Евфросинию (из рода князей Хованских) посадили на Берсеньевском дворе в Кремле. Двор этот после казни его владельца, И. Н. Берсеня Беклемишева (1525 г.), использовался как тюрьма для знатных арестантов. Как сообщает хорошо осведомленный Постниковский летописец, на этом дворе в свое время содержалась вдова князя Василия Шемячича с дочерьми[757]. По словам того же источника, старицкую княгиню поначалу разлучили с сыном, маленьким князем Владимиром, которому не исполнилось еще и трех лет: его «дали Федору Карпову блюсти». «И у Федора у Карпова княж Ондреев сын побыл немного, — продолжает летописец, — и у Федора его взяли да к матери же его посадили в тын. А был с матерьи в тыну и до выпуска»[758].

Жестокая расправа ждала советников старицкого князя — тех, которые, по словам Воскресенской летописи, «у него [князя Андрея. — М. К

.] в избе были и его думу ведали»: их пытали, затем подвергли торговой казни (т. е. битью кнутом на площади) и, сковав, посадили в угловую башню Кремля. Эта участь постигла старицкого боярина кн. Федора Дмитриевича Пронского, троих братьев князей Пенинских-Оболенских: Ивана Андреевича (боярина), Юрия Андреевича Меньшого (дворецкого) и Юрия Андреевича Большого (воеводы), а также конюшего кн. Бориса Ивановича Палецкого, Ивана Ивановича Умного Колычева и княжеского шурина — кн. Ивана Андреевича Хованского[759].

Те же имена старицких бояр, после торговой казни посаженных «в стрельню наугольную Свиблову», перечисляет и Постниковский летописец, добавляя: «И сидели и до великие княгини смерти. А князя Федора Пронского тут в тюрьме не стало»[760].

Несколько иной список арестованных приводит Вологодско-Пермская летопись: помимо кн. Ф. Д. Пронского и И. И. Умного Колычева, здесь названы кн. Иван Федорович Хованский (возможно, ошибочно вместо «Ивана Андреевича»), а также двое князей Чернятинских. Но пострадавших было гораздо больше: «…и иных многих детей боярских княж Ондреевых переимаша и по городом розослаша», — заключает рассказ летописец[761].

Если думцы князя Андрея были подвергнуты позорящему наказанию (торговой казни), но им по «печалованию» митрополита была сохранена жизнь[762], то великокняжеские дети боярские, перешедшие было на сторону мятежного князя, не могли рассчитывать на снисхождение. Как сообщает Воскресенская летопись, тридцать человек новгородских помещиков, присоединившихся к князю Андрею, «велел князь великий бити кнутьем на Москве да казнити смертною казнию, вешати по Наугородцкой дорозе не вместе и до Новагорода»[763].