Вдребезги

«Возможно, ты уже слышала про нас с Банни. Это сумасшествие, я знаю. Мы будем в отъезде немного дольше – как минимум до ноября. Я беру отпуск в университете. Мы будем записывать этот альбом в Северной Калифорнии. У нас контракт на запись альбома, Чарли. Я не хотел проводить так много времени вдали от Банни, и решение казалось правильным. Когда я вернусь, я хотел бы с тобой поговорить кое о чем важном. И эй, все в порядке, даже если ты не отвечаешь. Я понимаю. Надеюсь, что с тобой все хорошо. И, Чарли: с днем рождения».

Я смотрела, не отрываясь, на слова: «день рождения». Потом закрыла почту и ушла из библиотеки.

У меня заняло добрых сорок минут, чтобы найти на велосипеде место, которое я искала. Мне пришлось заехать в глубь Южного Тусона, чтобы найти его. Я нашла это место – небольшая обшарпанная panaderia, в которой пахло, как в настоящем раю, за заляпанным стеклом витрины с кондитерскими изделиями я выбрала мороженое с самым большим количеством крема и глазури сверху. Изучив кофейное меню, я взяла cafe de olla. Я сидела на липком стуле у окна, сладкий вкус мороженого накопился у меня во рту, сливочный карамельный напиток грел мои руки. Интересно, что Майки хочет мне сказать такого важного, о чем нельзя написать в письме? Может, Банни беременна. Может, Майки собирается жить безупречной жизнью с детьми и женой, занимаясь рок-группой, обладая всем, чем хотел, пока я, обезвоженная и уставшая, должна пить воду, но вместо этого пью кофе, истратив семь долларов и шестьдесят восемь центов, чтобы поздравить себя с дурацким восемнадцатилетием, о котором я совсем забыла…[9]

[10]

Каждое утро я заезжала в галерею и помогала Тони и Аарону с выставкой. Другие художники старше меня – им за двадцать, некоторым за тридцать. Тони попросил их поэкспериментировать с размещением объектов, пока сам прохаживался, тер подбородок и размышлял. Он решил не вставлять мои рисунки в рамки, а просто матировать их. Тони был прав: здесь полно инсталляций, включая чью-то детскую спальню, вплоть до полного набора фигурок «Май литтл пони» и подлинных пуант в паре с подростковыми мартинсами и чулками в сетку. Еще кто-то смонтировал найденные видеоматериалы: на одной стене показывали бесконечную цепочку людей и собак, прыгающих в воду с трамплина. Цвета размытые и неясные; казалось, что прыгающие преодолевают толщу водянистого солнечного света, пастельного неба. Какой-то мужчина, у которого одна половина головы побрита, а на второй высокий ирокез, склеил вместе восемнадцать пляжных мячей в пирамиду и нарисовал на каждом грубые слова. У одной женщины вроде бы картины, но не настоящие: она приклеила на холст беличий мех, перья ворон и пряди собственных волос.

Худая, злобного вида женщина по имени Холли планировала лежать голой на полу.

– Я сама экспонат, – объяснила она мне, покусывая ноготь большого пальца, покрытый черным лаком. – Я просто должна встретиться лицом к лицу с тем фактом, что мое присутствие будет ошеломляющим для большинства людей.

Я не совсем понимала, как это будет работать (что, если кто-нибудь потрогает ее? Что, если ей захочется в туалет?), но когда я перевела взгляд на Тони, он подмигнул и прошептал мне, после того как женщина c топотом ушла:

– Защита дипломной работы Холли окажется эффектной. Несмотря на ошибочные аргументы, она при этом будет зрелищной.

Они все использовали слова и фразы вроде «теория» и «реализованная самобытность», и «построенная конгруэнтность», и «основная фрагментация». Когда Холли увидела мои закатанные рукава, она злобно и убедительно произнесла:

– Тебе нужно понять и изучить свои нарушения социальных норм. – Она схватила мое запястье. – Ты понимаешь, что действия, которые ты совершила против себя, очень революционны? Сегодня вечером я составлю тебе список книг для чтения. Тебе многому нужно научиться.

Я запоминала то, что они говорили, пока бродила по галерее, следуя указаниям Тони и передвигая предметы туда-сюда, с белыми, как у Микки-Мауса, перчатками на руках. Я думала, нет, я знала, что некоторые из них смеются над моими рисунками и надо мной. Они прыскают со смеху на угловатые лица и плохие зубы Гектора и Мэнни, на улыбку Карен, полную надежд. И когда я ушла, я направилась в библиотеку и стала искать все термины и слова, и фразы, проговаривая их.

Я не хотела, чтобы они считали меня глупой, и не хотела быть глупой, поэтому выделила время на изучение их языка.

И когда я смотрела на свои руки, я не думала «революционные». Я думала «грусть» и «боль», но не «революционные».

Правда, когда я в следующий раз увидела Холли, я подумала «задница», и это заставило меня целый день улыбаться.

Темпл передала мне телефон.

– Поторопись, хорошо? – прошептала она. – Мы хотим успеть в «Тэп» до последнего звонка.