Вечера

В пятый класс только начал ходить Шурка, в первых днях сентября, после листопада, по ясной погоде, стали они всем интернатом чуть ли не от окон самых до пруда — саженей сто до воды — деревья высаживать, чтоб сад свой был. Семиклассники ямки копали, другие ребята с завхозом на телеге из ближайшего перелеска саженцы везли, несли в руках. Не одних тополей, берез да осин — плодовых кустов насадили много. Распланировали сначала — учитель географии руководил. Здесь, краем, — березовая аллея. Параллельно ей, другим уже краем участка, — тополиная. На высоком месте — широкая гряда малины, ниже немного — смородины. Шиповник, рябина, калина. По берегу самому — осины с ракитами. И по всему участку вразнобой кусты черемухи, чтобы белым-бело в глазах, когда расцветет. Посадить успели, и — заморозки пали на землю, следом снег. Гадали ребятишки: примутся, не примутся деревья? Прижились, до последнего прутика. То ли земля благодатная, то ли выкапывали-садили старательно, не повредив корней. Зазеленел сад в первую же весну. Разросся, шумят под ветрами деревца, цветет черемуха. Вот и с садом грустно будет расставаться. И со школой. И с товарищами. И с учителями. Школа эта, семилетка, вторая в жизни Шуркиной и, чувствовалось, последняя. В Пихтовке ему не учиться, останется он с неполным средним образованием.

Кроме своих, деревенских приятелей, завелось у Шурки много новых. Просто ходишь в школу — одно, а когда подряд три зимы живешь в интернате — другое дело, лучше узнаешь друг друга: на глазах постоянно. Разные ребятишки учились вместе с Шуркой. Один добрый, второй хитрый. Этот грязнуля, умываться забывает, хлеб не возьмешь из рук его — черны. Жадный. Злой. Ябеда. А тот силой хвастает, так и ищет, с кем бы сцепиться. На уроках подсказки ждет, мнется, краснеет; на перемене — первый храбрец. Есть, и немало, желающих показать себя, хоть чем-то, но выделиться. Окно разбил — геройство. Девчонку дернул за косу, удрал с урока.

Пятиклассники первое время особняком держались, каждая деревня сама по себе. Тогда-то больше всего и стычек случалось. Один задерется чего-нибудь, остальные на помощь спешат — выручка. Не любил Шурка с мальства ни ссор, ни драк. Он и у себя в деревне, схватятся ежели ровесники при игре в лапту, разнимать старался. И здесь растаскивал несколько раз. В шестом классе наскочил на него Пашутин из Алексеевки. «Ты чего, — кричит, — вмешиваешься?! Правил не знаешь: двое дерутся, третий — не лезь?!» Не одолел тогда Шурка обидчика, силенок не хватило. Да и не в этом дело. Что за привычка — кулаком правоту доказывать. А потом, какой бы ты сильный ни был, всегда найдется кто-то сильнее тебя. Каково тебе придется? «Дурак, — сказал он Пашутину, сплевывая на снег кровь, — ты бы лучше возле доски себя показал». У него и зла даже не было на Пашутина, просто грустно было, что вот драться пришлось. С Пашутиным помирились они позже, раз и навсегда. Шурка предложил помириться. Товарищами не стали, но и не ссорились никогда…

Не доезжая до Большой грязи, бык остановился и долго стоял, не слыша Шуркиных окриков. Прутину Шурка потерял, идти в кусты выламывать новую не хотелось, хотя кусты были рядом. Руки совсем окоченели — пальцами едва шевелил. Сейчас, как ни бегай, ни прыгай, не согреешься: мокрое на тебе все, мерзлое. Одно спасенье — теплая изба, печь прогретая, чай горячий. Шурке казалось, что не доедут они уже никогда до деревни, так медленно двигались. Луна взошла наконец над лесом, осветила зыбким голубоватым светом поляны, темнота отодвинулась по сторонам, спряталась в сограх. Веселее немного стало, не так одиноко. Напрягая горло, Шурка громко закричал. Бык тронулся.

— Господи, хоть бы силы хватило у быка… — просил Шурка. — Да упряжь выдержала. Скорее бы Дегтярный ручей, а там уж и недалеко…

Из учителей во Вдовинской школе более всего Шурка привязался к учителю географии — их классному руководителю с пятого класса. Подлизой Шурка никогда не был, учился ровно, случалось, и тройки получал — по химии, скажем. Пятерок меньше, чем четверок, четверка — обычная отметка, которую ему ставили на уроках и выводили в табелях по всем дисциплинам. Отличников круглых в школе не было, Шурка, наверно, смог бы учиться и на «отлично», но он никогда не напрягался при заучивании уроков, не зубрил. Прочел разок-другой, что само по себе осталось в памяти, то — твое, никуда не денется. «Через силу ничего делать не следует в учебе» — так понимал Шурка. Вызубрил иной, лишь бы ответить, а спроси на второй день, в каком году был заключен договор Олега с греками, он уже и не помнит. Из всех предметов, преподаваемых в школе, Шурка прежде всего географию выделял, литературу. К остальным предметам как-то был равнодушен. Но и их надо было учить — люби не люби — спрашивают. Начнут на классном собрании разбирать отстающих: тот плохо учится, тот слабо… Что будем делать? А что делать? Ленивого, конечно, можно подстегнуть: пристыдить или еще как-то подействовать. А если память плохая у человека, просто слаб в учебе — тогда уж ничего не поделаешь. Собрания не помогут…