Вечера

Учиться надо, слов нет, дальше надо учиться, но так, чтобы с рук матери долой. Ей и с младшими забот хватит. В училище поступать, вот что. В железнодорожное, допустим, — лучше не придумаешь. Шурка листал однажды журнал «Огонек», а в нем как раз об училище железнодорожном написано было. Есть, оказывается, в областном городе такое училище, железнодорожное, набирают туда ребят определенного возраста, в основном с семилетним образованием. Учат по трем специальностям, кто какую пожелает: помощники машинистов, слесари-ремонтники и электрики. Учатся два года. На время учебы курсанты на полном государственном обеспечении. Одевают их, кормят, живут они в общежитии. Внизу, на всю страницу, фотография: новенький паровоз, а возле паровоза группа улыбающихся ребят. Форма какая на них, — загляденье! Шинели суконные, длинные, рукава с обшлагами, пуговицы блестят. Фуражки форменные. В ботинках курсанты, хромовых, наверное. Ох и форма! Из-за одной формы поступишь. После окончания училища, читал Шурка, выпускников направляют работать. Вот куда надо ему. И раздумывать нечего. Как приедет на каникулы из города в форме, покажется перед ровесниками, перед деревенскими — то-то матери будет радостно.

А мать пока перебьется как-нибудь с ребятишками. Закончит Шурка — работать пойдет, помогать станет, денег посылать. Уж тогда-то Федьке с Тимкой не надо будет размышлять после семилетки, что делать. Учись до аттестата. Получил аттестат и прямым ходом — в институт. Поступит же Шурка непременно на помощника машиниста. Сиди себе в кабине паровоза, управляй, а он катит по рельсам. Через всю страну проедешь, чего только не увидишь на пути по обе стороны дороги, во многих городах побываешь, больших и малых. Вот тебе и путешествия, о чем читал, писал в тетрадки, думал. Путешествуй на паровозе: вот здорово!

В классе Шуркином двадцать шесть человек. А в пятом, когда начинали ходить, тридцать четыре было. Переростки отсеялись. После пятого покинули школу, после шестого. В войну учиться не смогли, а теперь стыдились сидеть за партой. Но несколько таких оставалось еще, тянули до свидетельства. Кто-то из них в МТС будет направлен, на курсы трактористов, кто-то в колхозе останется, на разные работы пошлют. На собрании классном из разговоров выяснилось, что из двадцати шести человек семь, ну, десять от силы пойдут в среднюю школу, остальные осядут по домам. Затянулось собрание, все выговорились, кажется, никогда такого долгого разговора не случалось. Едва-едва угомонились старшеклассники. «А что и говорить, — думал Шурка, — есть возможность — учись хоть всю жизнь, нет возможности — иди работать…»

После собрания — день субботний — кто не местный, стали расходиться по деревням. Никитинские ушли, Юрковские, а Шурка все сидел одиноко в пустом классе с закрытыми дверьми, смотрел в окно. Потом попросил в учительской патефон, принес, стал проигрывать пластинки. Патефон купили недавно, берегли, редко кому из учеников разрешали брать, но Шурка обратился к самому директору. Козловский пел о вороных гривастых конях, а Шурка, положив подбородок на сложенные кулаки, слушал, глядя в окно, где через штакетник, с ребристого пологого сугроба сползала в ограду поземка. Вспоминал.

Многое запомнилось за годы учебы в семилетке, но отчетливее всего один из прошлогодних весенних дней. Шестой класс заканчивали они. Апрель, солнце с утра; теплынь. На большой перемене высыпала вся школа за ограду, там держались еще осевшие потемневшие сугробы. Снег талый. А ну! В снежки играть! Дава-ай!

Визг восторженный, вопли, снежки, летящие наперекрест. А воздух уже с синевой… И еще день. Май; в седьмом классе начались экзамены. Шурка уже год отучился, в шестой перешел. В седьмом выпуск. Экзамены в одиннадцать, в школе тихо, накрыт стол, билеты готовы. Они стояли возле школьного крыльца: Никулинский, Фурсов, Горбунов, он, Шурка, — и увидели, как через поляну от перелеска к школе идут медленно семиклассники. Девчонки несли букеты огоньков, а ребята — ветки цветущей черемухи. Они были одеты в лучшие свои одежды, и лица у них были — как перед долгим расставанием…

Дверь в класс открылась, вошел учитель географии, взглянул на Шурку, направился к своему столу, сел. Шурка снял пластинку, сунул в широкий бумажный конверт.

— Играй, играй, — сказал учитель. — Чего ты смутился. Я тоже хочу послушать, посижу с тобой.

— Хватит, — Шурка опустил крышку патефона, — домой пора. Все ушли давно. Поземка тянет, переметет дорогу. А вы что задержались?

— Дежурю. Ты не заболел случаем, Городилов? — спросил учитель. Он лишь девчонок по именам звал, мальчишек — по фамилии. — Квелый ты какой-то сегодня. На собрании не слышно было. Чем заниматься собираешься?

— Не знаю, — неохотно сказал Шурка. — Сам еще не знаю. В Пихтовку… не хочу. В училище подам, железнодорожное. Или… в деревне останусь, в бондарку попрошусь, на столяра. Пастухом попробую. Был бы отец жив, а так…