Вечеринка

Левин не ответил. Сердце его начало бухать и быстро ворочаться внутри, как увесистое, маленькое животное ворочается в мешке, куда его только что спрятали силой.

* * *

Лопухин, найденный без сознания соседом по квартире, был тут же доставлен в больницу. В машине «Скорой помощи» он пришел в себя.

– Куда мы едем?

– Мы едем в больницу, – ответил ему медбрат, похожий на мальчика своим тщедушным телом и тонкими руками.

– Отпустите меня! – Лопухин попробовал привстать. – Отпустите! Не нужно никакой больницы!

У медбрата тут же окреп голос, глаза приняли стальной оттенок.

– Нет, нет! Полежите, дружище! – и железной рукой притиснул Лопухина к носилкам. – В больнице во всем разберутся.

– Послушайте! – забормотал Лопухин. – Я сам лучше всех знаю, что со мной. Я с этой гангреной живу уже пару лет, и ничего! Только рисовать не могу. Но если мне оттяпают руку, я жить не смогу, понимаете?

Он прочувствовал, что сейчас не выдержит, разрыдается, стиснул зубы.

– Лежите, лежите! – уже мягче, сочувствуя, сказал медбрат. – Врачи разберутся.

– Я никогда не дам своего согласия! – прохрипел Лопухин, багровея не только лицом, но и шеей. – Меня еще можно лечить! А резать – последнее дело! Тогда пусть совсем умертвляют!

В больнице у него началась истерика. Лопухин плакал, кричал, требовал, чтобы позвали самого главного специалиста по гангрене, не давал притронуться к своей правой забинтованной руке, на марлевой поверхности которой проступили желтовато-зеленые мокрые пятна. Сделали укол, и через пять минут он провалился в глубокий, тяжелый, похожий на каменный, сон.

* * *

…увидел себя на ступеньках церкви, в которую недавно его водила Нина, услышал, что там идет служба. Во тьме, в теплом блеске свечей, особенно ярко, как звезды на небе, светились веселые детские лица. Тела детей не были видны и не было понятным, кто их держит, почему они так высоко.

Вскоре он сообразил, что дети сидят на руках невидимых родителей, и опять удивился, что родители, священник, дьякон погружены в кромешную темноту, и только дети освещены так ярко, что виден любой волосок на затылке. И вдруг, в темноте, проступило знакомое. По радостному трепету, охватившему его, Лопухин догадался, что эта еле заметная женщина, которая стоит на коленях со свечкой и молится, конечно же, Нина.

«Голубушка! – подумал он с нежностью. – О чем она просит?»

Он смотрит на ее светловолосую голову, мягко склоненную шею с проступившими под кожей хрупкими холмиками позвонков, круглый и нежный рисунок плеч, которые тоже немного колеблются. Взгляд его стекает ниже, лаская ее спину, обтянутую белым холщовым платьем, с выступающими лопатками, которые сразу напоминают ему едва заметные, словно бы недоразвившиеся по какой-то причине ангельские крылья.

«Вот так я ее напишу! – радостно подумал он. – И чтобы торчали эти пятки в черных босоножках со стоптанными каблуками. Да, чтобы они торчали из-под белого подола. Как это сделал Рембрандт. Потому что он гениально это сделал, потрескавшиеся черные пятки у блудного сына. Ведь все смирение человека именно в этих пятках…»

И с волнением, которое ново и внезапно для него, замечает, как мощно возвышаются над черными пятками ее ягодицы, напоминающие свежие хлеба, чувствует соль в горле, сладкую истому во всем теле, вспомнив, что Нина – его законная жена…

* * *

– Ну, что? Ампутация? – сказал горбоносый, ярко-синеглазый молодой доктор, слегка улыбаясь губами и грустно темнея глазами в ответ на вопросительный взгляд другого, тоже молодого, жилистого и худого доктора с сеточкой кружевных сосудов на висках. – Ждать нельзя. Погибнет.

– Конечно. Но он ведь согласия не даст.

– Ну, почему не даст?

– Художник, я только что выяснил. Работать не сможет. Сопьется.

Синеглазый понимающе кивнул.

– У него, между прочим, жена имеется. Недавно женился. Так что юридически можно, в принципе, с ней договориться.

– Жена не может принимать за него решение, – заметил второй доктор и подавил зевоту. – Черт! Я вторые сутки дежурю, забыл, как моя собственная жена выглядит. Ну, что? Тогда нужно сказать Нэнси, чтобы срочно разыскала его жену, пусть приезжает. Все равно она должна знать, что он попал в больницу.

Пожилая медсестра, с мелко кудрявыми волосами, начавшими седеть на затылке, с кольцами на всех пальцах, ласково кивнула головой, когда синеглазый попросил ее сообщить жене пациента Юрия Лопухина о том, что произошло.

* * *

Вечером в субботу Нина заявила Левину, что завтра берет выходной: Николай приезжает. Лицо у Левина стало каменным, он на нее не смотрел.

– Вы уже брали на этой неделе полтора дня. В среду сдавали отпечатки пальцев для документов, так? Вчера ездили в церковь на вечернюю службу.

– Хорошо. Я отработаю. Я верну это время.

– Значит, вам нужен весь день завтра?

– Да, целый день. И ночью я не буду ночевать здесь.

У Левина подскочили брови.

– А где вы будете ночевать?

– С мужем.

– Ах, с мужем! Ну да, ну да! А где будет ночевать ваш муж?

– Еще не знаем. Но нам обещали сдать комнату.

– А, вам обещали сдать комнату! Отлично, отлично.

– Я же говорю вам, что отработаю, – у нее задрожали губы.