Вечеринка

– Ты что? Одурела? – сказала ей мама, сужая глаза.

– Да, я одурела, – ответила Одри.

– Тогда посиди в своей комнате.

Рискуя повалить все, что попадется на пути, она бросилась наверх. Упала на кровать. Пронзительно звенело в ушах, перед глазами прыгала темнота. Она зажала уши ладонями. В темноте появились красные кабаньи туши, подвешенные на крюках.

«А эти откуда?» – подумала Одри спокойно и сразу же вспомнила, что этой осенью, когда они ездили с папой к китайцу, который, как люди наврали, все лечит (и опухоль тоже!), пыхтел впереди грузовик, и в кузове были такие вот туши.

– Какой ужас, да? – сказала тогда Одри папе.

– А ты не смотри, – ответил он ей.

В дверях, расползаясь, двоясь, соленая даже по виду от слез, заливших ее, как из крана вода, вдруг выросла мама.

– Послушай меня. Что с тобой? Моя доченька…

Одри хотела крикнуть, чтобы ее не трогали, но голос пропал. Тогда она просто махнула рукой. И мама послушалась. Тихо ушла. На цыпочках, словно идет по канату.

Тогда градом хлынули слезы. Где папа? Да кто его знает! А мама похожа на мертвую тушу. Такая же красная, страшная, мокрая. И в пятницу нужно опять ехать в клинику. Опять ее там закатают в трубу и будут глядеть, как растет ее опухоль.

Тогда она все поняла. Очень просто.

Зачем было ждать столько дней и ночей? Давно бы уж сделала, чем терять время.

В субботу решили поехать в Суздаль. Почему в Суздаль? Потому что нельзя все время валяться в постели. Вера сказала это, смеясь. Она очень много смеялась. И даже в постели.

– Ну, чем я сейчас-то тебя насмешил?

– Не знаю, – смеялась она. – Я так счастлива. На рассвете они встали, подошли к окну. Все было прозрачным, сияющим, розовым. Сергей искоса посмотрел на эту женщину, которая стояла рядом. Она была обнажена и бесстыдно раскрыта всему: земле, небу, всем запахам, всем земным звукам, небесному голосу птиц. Напротив, на тесном балконе, увитом цветами, уставленном лейками, разгуливал пестрый петух.

– Смотри, – засмеялась она. – Вон петух!

– А что, теперь кур можно дома держать?

– А что здесь такого? Раз он не мешает?

Тень набежала на ее радостное лицо.

– И мы с тобой ведь никому не мешаем? Ответь мне: ведь мы никому не мешаем?

Он обнял ее:

– Кому мы мешаем?

– Постой! – Она отодвинулась. – У нас ничего с тобой нет впереди?

– У нас впереди, – сказал он, – мы с тобой.

– Но мы с тобой – это когда мы с тобой…

Он почувствовал себя так, как если бы кто-то его стал душить.

Задвинули шторы и снова легли. Темно стало в комнате.

– Я не хочу… – Он громко сглотнул. – Не хочу я ломать! Тебе. Твою жизнь.

– О Господи, что ты? Зачем?

– Что зачем?

– Зачем ты сейчас говоришь, что ломаешь…

– А что я, по-твоему, делаю? Конечно, ломаю. И ты это знаешь.

– Но я ведь не просто так! Как же…

– Что как же? – Он резко привстал на кровати. – Что как же? Вот если сейчас позвонит Адриана…

Она затрясла головой:

– Не смей мне о ней говорить!

– Вот видишь? «Не смей»! Живу, как в капкане. Она вскочила, набросила на плечи халат и убежала в ванную. Он услышал шум воды и грубый клокочущий звук ее плача, который его испугал.

– Открой мне!

Она замолчала, затихла.

– Открой!

И сам рванул дверь. Лицо ее было как будто ослепшим. Он встал на колени и вжался в нее.

– Прости меня. Я идиот.

Она опустилась на корточки. Они быстро сблизили лица. Потерлись носами.

«Вот если бы Одри меня сейчас видела!» – сверкнуло в его голове.

– Ну, хватит, – сказала она. – Все прекрасно. Так едем мы в Суздаль?

Ехать в Суздаль они собирались на отцовской машине. Вера быстро переоделась, взяла с собой сумку с вещами. В Суздале решено было провести два дня.

– Готова? – спросил он ее очень бодро.

Она успела причесаться и даже слегка подкраситься. На ней была белая кофточка, черные шорты, и эта ее длинноногая хрупкость, и талия, какая-то слишком уж тонкая, скорее, годящаяся для подростка, и легкий загар на открытых плечах, но главное: эти спокойные чистые черты молодого лица и глаза, опять просиявшие прежней любовью, – все это он словно впитал в себя – быстро, одним только прикосновением взгляда…

– Полдня потеряли, – сказала она.

И тут зазвонил телефон.

– Ответь! Я не слушаю.

– Ты не обидишься?

– Нет, я не обижусь. Ответь, наконец!

Поначалу он ничего не мог понять. Адриана захлебывалась, и вместо предложений вылетали сдавленные куски слов.

– Что? Что? Повтори! – кричал он.

– Она перерезала вены! – Жена захлебнулась.

– Жива?

– Да, жива! Я с ней сейчас в реанимации. Утром. Я утром увидела… дома… в крови…

– Сейчас вылетаю!

– Она сейчас спит. Поставили капельницу… Говорят…

– Кто? Кто говорит?

– Доктор Тернер, он здесь… Они его вызвали… утром сегодня.

– Что он говорит?

Адриана опять зарыдала. Потом он услышал, как кто-то позвал ее. Кажется, Тернер, ведущий врач Одри.

– Мне надо идти, – сказала жена. – Вылетай, ради Бога!

Пот градом лился по лицу. Он вытер его рукой вместе с зажатым в ней телефоном. Нужно ехать в аэропорт, лучше, наверное, в Шереметьево. Нет, в Домодедово, ведь он и прилетел в Домодедово. И брать билет на первый рейс до Нью-Йорка. Он сел в машину. А кто это рядом? А, Вера. Да, Вера. Ему срочно нужно домой.