Вечерний свет

Когда судьба тебе свою ухмылкуПредъявит или черную печать,Откупори шампанского бутылкуИль перечти Шаламова опять.И пустяком покажется обида,И ерундой вчерашняя напасть,Еще чуть-чуть поморщишься для вида,Но обретешь свою над ними власть.И вспомнишь речку, рощу или море,Еще печенье в шкафчике найдешьИ скажешь: это горе всё не горе,

И мрак в душе не мрак, и дрожь не дрожь.

«Слово „весел“, „веселый“, „веселье“…»

Слово «весел», «веселый», «веселье»Повторяется, я подсчитал,Раз пятнадцать — то рядом с метелью,То с камином, то это бокалНа пиру, то на крону леснуюПосмотрел, то примерил коньки,То в скульптурную он мастерскуюЗаглянул и замедлил шаги.Что же мы, замыкаясь суровоИ угрюмости мрачной верны,

Так стесняемся этого слова,Словно нет ни зимы, ни весны,Словно что-то такое о жизниЗнаем нынче, чего он не знал,Не бывал ни в беде, ни на тризне,И не мыслил, и слез не глотал?

«Из письма я узнал о чужом несчастье…»

Из письма я узнал о чужом несчастье.Неужели в стихах напишу об этом?Буду рифму искать? Окажусь во властиСлов, согласных смириться с таким сюжетом?

Разбегайтесь, слова, отвернитесь в страхе,Откажитесь, в глубокую тень зайдите,Станьте пеплом, залягте в пыли и прахе,Перепутайте все смысловые нити.Это хуже предательства. Это скупкаИ продажа, трюкачество и паденье,Что-то вроде бессовестного поступка,И не надо такого стихотворенья.

«— Уж если умирать, то осенью, — сказали…»

— Уж если умирать, то осенью, — сказали.Случайно я чужой подслушал разговор.Хотелось уточнить, в конце или в начале

Осенних дней, но я прошел, потупив взорИ не взглянув на них: вопрос задать неловко.Наверное, в конце, в слезливом ноябреС опавшею листвой. Была бы жеребьёвка,Я вылез бы тайком на свет, как мышь-полёвка,За жребием в сырых подтёках на коре.В преддверии зимы, среди травы пожухлойИ прутьев, на трухе и слякоти скользя,С лежащей под кустом забытой детской куклой,Разбухшей под дождем, непоправимо-пухлой.А летом умирать или весной нельзя!

«В импрессионизме милосердия…»