Вечная принцесса

В такие дни я скучаю по дому, и от тоски у меня все болит внутри. Когда я рассказываю Артуру про Испанию и Альгамбру, мне страстно хочется, чтобы он увидел все сам и познакомился с моими родителями. Мне хочется, чтобы они узнали его и порадовались нашему счастью. Помечтать, чтобы король Генрих позволил Артуру выехать из страны, конечно, не грех, но понятно, что мечты это пустые. Ни один король в здравом уме не выпустит из страны драгоценного сына и наследника.

Потом я начинаю раздумывать, а может, мне удастся самой съездить домой, хотя б ненадолго. Не могу представить себе ни единой ночи в разлуке с Артуром, но, если не поехать в Испанию, я никогда не увижу матушку, не прильну губами к ее руке, не почувствую ее прикосновения к своим волосам — и эта мысль меня ужасает.

Всегда, всю свою жизнь, я радовалась тому, что я принцесса Уэльская и будущая королева Англии, не думая — хотя, конечно же, это было очень глупо и неосмотрительно с моей стороны, — что мне придется жить в Уэльсе и навсегда покинуть Испанию.

Уезжая, я надеялась, что, по крайней мере, мы будем обмениваться письмами. Однако и со мной матушка поступает так же, как прежде поступала с Исабель, Марией и Хуаной: передает свои указания с послом, а по-настоящему теплые материнские письма приходят от нее крайне редко.

Не знаю, как мне к этому относиться. Такого поворота я никак не ожидала. Исабель, овдовев, вернулась домой, а потом снова вышла замуж и снова уехала. Хуана пишет, что собирается с визитом к родителям вместе с мужем. Нечестно — ей можно поехать, а мне нельзя. Мне всего лишь шестнадцать. Я еще не готова жить без матушкиных наставлений.

Королева Елизавета, матушка моего супруга, не имеет при собственном дворе никакого веса и не может стать мне наставницей. Всем командует миледи матушка короля, Маргарита Бофор, и она, дама добродетельная, но суровая, тоже не заменит мне мать. Она чтит только своего сына — надо полагать, потому, что благодаря ему стала матушкой короля, — но любить его она не любит, в ней нет нежности. Она и Артура не любит, а уж если женщина не любит Артура, то, значит, у нее совсем нет сердца. Что касается меня, мне кажется, я ей не по душе, хотя, право, не могу сказать почему.

В любом случае я уверена, что матушка скучает по мне так же, как я скучаю по ней. Наверняка вскорости она напишет королю Генриху и попросит его отпустить меня ненадолго домой. Пока не настали еще худшие холода… Хотя, кажется, сейчас мокро и холодно так, что хуже уже некуда… Я не вынесу этой бесконечной зимы. Наверняка заболею. Я уверена, матушка хочет, чтобы я вернулась домой…

Сидя за столом у окна, в скудном свете февральских сумерек Каталина писала Изабелле Кастильской письмо, в котором почтительно интересовалась, нельзя ли ей приехать в Испанию, хоть ненадолго… Потом, аккуратно сложив листок вдвое, медленно рвала его пополам, а потом еще и еще и бросала клочки в огонь. Она и раньше уже писала такие письма, но никогда их не отсылала. Нет, если хорошенько подумать, не может она подвести матушку, не может испугаться серых небес, сыплющих дождем и снегом, и сбежать от людей, говорящих на странном, непостижимом языке, — от этих англичан с их таинственными печалями и радостями.

Откуда ей было знать, что, даже если бы она отослала письмо с просьбой позволить ей приехать домой испанскому послу в Лондон, чтобы тот переправил его в Испанию, лукавый дипломат непременно прочел бы принцессино послание и точно так же порвал бы, а потом еще и доложился бы английскому королю. Родриго Гонсалви де Пуэбла, как никто, знал, что брак Артура и Каталины скрепляет собой альянс между растущей мощью Испании и набирающей силу Англией против развивающейся Франции. Никто и никогда не позволит тоскующей по дому принцессе поставить этот альянс под удар.

— Расскажи мне историю.

— Я словно Шахерезада, ты хочешь от меня тысячи историй…

— О да! — подхватил он. — Тысячу, и не меньше! Сколько ты уже мне рассказала?

— По одной каждую ночь с тех пор, как мы вместе, начиная с Бурфорда.

— Двадцать девять дней, — сосчитал он.

— Значит, двадцать девять историй. Была б я и впрямь Шахерезада, осталось бы еще… сколько? Девятьсот семьдесят одна…

Он улыбнулся:

— Знаешь ли ты, душа моя, что эти двадцать девять дней — самые счастливые в моей жизни? — Она прижалась губами к его руке. — И ночи тоже!

— Да, и ночи, — тихо повторила она с глазами, потемневшими от желания.

— Я мечтаю услышать оставшиеся девятьсот семьдесят одну… А потом мы начнем следующую тысячу…

— А после той еще и еще?

— Еще и еще, и так до скончания века, пока мы живы.

Она с нежностью улыбнулась.

— Даст Бог, нам предстоят долгие годы вместе.

— Знаешь, я, пожалуй, расскажу тебе сегодня одно стихотворение, — сказала она, сосредоточенно наклонилась вперед и уставилась на полог кровати так, словно могла видеть далеко сквозь него. — Жил-был поэт. Ну, на самом деле он был аравийский принц, но на родине у него случился переворот, и его изгнали. Он оказался в Испании, очень скучал по дому и написал это стихотворение: