Вечная Вдова

Воин помнил. Словно наяву, видел он пронизанное мудростью и состраданием лицо старичка-жреца, с которым прежде так нравилось беседовать о вечном тогда еще полному восторга юноше. Конечно, жрец снисходительно относился ко многому из того, что говорил его гость, старавшийся, как только появлялась такая возможность, вырваться из каменного плена дворца и придти сюда, в эту рощу, где всегда царил покой. О, они говорили о многом, о жизни, о судьбе, о предназначении каждого человека, и конечно, о любви. Тот, кто явился ныне на пепелище, помнил каждое слово, сказанное им или услышанное в ответ. За годы, проведенные вдали от этих мест, он понял, сколь во многом ошибался, но все равно был благодарен старому жрецу за терпение и сочувствие.

Немного помедлив, явившийся из дальних краев воин, все так же придерживая свой клинок, уверенно двинулся вперед, на вершину холма, откуда видно было схоронившееся среди зарослей ольхи озерцо, сиявшее в лучах поднявшегося в зенит летнего солнца. К нему и направился воин, обойдя руины храма, уничтожить который совсем бессильно было как будто и неумолимое время, обычно легко справлявшееся там, где отступали люди.

Могильные камни никто не посмел тронуть за минувшие годы, и они по-прежнему возвышались на берегу, оплетенные шелковистой травой. Воин стал напротив них, а затем опустился на колени, нежно, точно любимой женщины, коснувшись шероховатой поверхности, нагревшейся на солнце и теперь казавшейся не мертвой скалой, а живым существом.

  - Я вернулся, любовь моя, - негромко произнес воин, чувствуя, как внезапно перехватило дыхание. Простые слова сейчас давались ему с огромным трудом. - Ждала ли ты меня? Я снова здесь, рядом с тобой, и теперь уже не покину тебя. Твои убийцы вскоре будут наказаны, возмездие не минует никого, и не спасут их ни высокие стены, ни храбрые воины, что пойдут на бой по их воле. Я дал клятву тогда, и не забыл ее. Я буду сражаться за тебя, мое Солнце, и видит Судия, не слишком стану беречь свою жизнь. Коли суждено мне будет пасть, я с радостью встречу смерть, ибо так я скорее вновь смогу увидеть тебя.

Воин склонился над камнем, поверхность которого покрывали едва заметные ныне руны, почти стертые суровыми ветрами и проливными дождями, лбом коснувшись его. Он говорил все тише, перейдя на шепот, и в голосе его слышалась нечеловеческая боль.

  - Многие достойные воины падут вскоре, и я вовсе не желаю их смертей, ибо они здесь ни при чем, но иного пути нет, - горячо шептал воин. - Нет иного пути, чтобы исполнить эту клятву, и я пойду на бой без страха и сомнений, но прошу тебя, любовь моя, не гневайся на меня за это. Прости, если оскорбил твою память. Я кровью врагов омою твои раны, и сам паду, если такова будет воля всемогущего Судии.

Воин замолчал, едва сдерживая рыдания. Грудь его тяжело вздымалась, сердце бешено стучало, билось о ребра, словно птица в клетке. А перед глазами вставали картины давно минувших лет, словно воин вернулся в прошлое, на две дюжины зим назад, в тот вечер, который он никогда не забудет...

  - Ты не посмеешь этого сделать, сын, - голос короля Хальвина громовыми раскатами разносился под сводами его покоев. - Клянусь своей короной, Эрвин, не посмеешь, чего бы мне это не стоило!

От гневного рыка звенели фарфоровые вазы, привезенные из дальних краев, и дрожал горный хрусталь, которым было забрано высокое окно, единственное, нарушавшее целостность толстой каменной стены в этих покоях. Владыка Альфиона пребывал в страшном гневе. Он нервно сжимал кулаки, более всего в этот миг желая схватить кого-нибудь в могучие, точно у матерого медведя, объятия, и сдавить так сильно, чтобы услышать хруст костей. Только так он мог на время усмирить разгоравшееся где-то в глубине души безумие, в любой миг способное выплеснуться наружу багровой волной ярости.

  - Кто она, дочь пастуха? - презрительно рассмеялся могучий король, в груди которого клокотала в этот миг нечеловеческая ярость. - Пусть согревает твое ложе, своевольный сопляк, пускай даже живет в твоих покоях, но не смей думать о том, чтобы сочетаться с этой чумазой девкой законным браком. Ты принц, и ты возьмешь в жены девицу благородных кровей, а не потаскуху, которую каждый ее сосед горазд водить на сеновал.

  - Она дочь сыродела, и я люблю ее, отец, - упрямо буркнул высокий худощавый юноша, стоявший недвижно перед разбушевавшимся королем, опустив взгляд себе под ноги. Голос его звучал твердо и непреклонно, а в глазах сверкнула сталь. - Я люблю ее, и ты не посмеешь нам помешать, клянусь короной, которую мне суждено наследовать. И ты не смеешь унижать ее, не можешь оскорблять ее честь, будь ты трижды и четырежды король, иначе я вызову тебя на поединок, клянусь кровью предков!