Он был одет в костюм серого солдатского сукна, а на голове одета черная шапка, сшитая из голенища валенка. Я догадался, что форма его костюма связана с прежним ремеслом: «шью и починяю валенки». После разговора с начдомзака Шаповаленко обрел покой и приобщился к общению с людьми. Выпросив у соседа заступ, он вскопал площадь, заросшую бурьяном. От работы ему было весело, и он пел песни, еще неведомые сельчанам. Однажды, когда Кузьма Федотович работал и пел, около него остановилась проходившая мимо Полина Жамкина. Она улыбалась и лукаво подмигивала глазом. Кузьма Федотович опустил заступ и, выпрямив корпус, серьезно посмотрел в ее сторону.
– Отойди, Пелагея, – сказал он. – Во мне пробудилась личность, а ты явно мой классовый враг…
Борис Садовской
Ильин день
«Всякую голову мучит свой дур».
Василий обедал у Владимира. Они были помещики, соседи; оба молодые и неженатые. Василий смуглый, в черных завитках, Владимир длинноволосый и белокурый. Домик его выстроен был недавно из свежих сосновых бревен.
Отобедав, приятели вышли на крыльцо. Василий не любил чаю. Долговязый слуга его налил барину чашку из кофейника. Хозяин присел у самовара.
– А у меня от кофею голова болит. Выпил бы ты чашку со мной, Василий.
Василий вынул колоду карт.
– Чет или нечет?
– Чет.
– Проиграл. Не везет тебе.
Василий прихлебнул.
– Как это ты, Владимир, за границей от чаю не отвык? Ведь немцы его совсем не пьют.
– Нет, пьют, да тамошний чай мне не по вкусу. А в Веймаре я больше пиво пил.
– Чет или нечет?
– Чет.
– Проиграл опять.
– Ладно. И какой городок хорошенький этот Веймар! Весь в садах. Там проживал тогда тайный советник Гете, так у него в цветнике розанов бывала такая сила, что веришь, Вася, мимо пройти нельзя, так и захватит дух. Мы там в кегли играли. Немцы игру эту любят.
– И тайный советник с вами?
– Что ты, как можно: такой почтенный. Ведь ему лет восемьдесят было. Он и скончался при мне. Признаться, я хоть частенько видал его, а все как словно боялся: больно уж важный старик. Вот герр Эккерман был куда веселее.
– А что?
– Он нам, бывало, что тайный советник скажет, все растолкует, да так, что лучше не надо.
Василий зевнул.
– Экая невидаль твой Гете. Я каждую ночь с ним в пикет играю.
Владимир выпучил глаза.
– Да ведь он помер.
– Ну так что?
– Как что? Нешто мертвые могут в пикет играть?
– Стало быть, могут. А ты вот слушай: твой Гете высокого росту, видный, так?
– Так.
– Лицо чистое, нос грушей, малость красноват. Ходит в халате с меховой опушкой, тут звезда.
– Верно. Откуда ты знаешь?
– Понюхай-ка табачку: гишпанский.
– Нет, вправду, как это ты?
Василий протягивал Владимиру табакерку с черепом на крышке.
– Опять ты меня Костей потчуешь.
Слуга в дверях встрепенулся.
– Каким Костей, что ты городишь?
– Ах, и вправду, вот вышло смешно! Это нянюшка покойная все адамовой головой меня пугала: вот Костя съест. А ведь твой Костя в самом деле похож на череп: желтый, костлявый и зубы скалит. Батюшки, что это? Да он настоящий череп!
Василий погрозил Косте мизинцем. Тот вытянулся у косяка.
– За то ему и прозвище Череп. Что же, табачку?
Владимир чихнул. Он пробовал удержаться и не мог.
Сквозь слезы видел он желтое лицо Кости: оно кривлялось и казалось опять настоящим черепом. Василий тасовал карты. Но зазвенел колокольчик, послышалось ржанье, голоса, и Владимир очнулся.
Из крытого тарантаса вылез дородный барин. Взобравшись на крыльцо, он обнял хозяина.
– Дядюшка! Вы ли это?
– Я сам. Хоть я тебе не то чтобы совсем дядюшка, пуля в лоб, однако не чужой, а потому и заехал.
– Дядюшка, чайку. Да какими судьбами… А это мой друг и сосед Васи…
– Погоди, братец, не спеши. Мы с господином поручиком друг друга довольно знаем.
– Здравствуйте, Елпифидор Сергеич.
– Здравствуй, пуля в лоб. Что же ты, в отставке?
– Мы оба в отставке, дядюшка. Только я как абшид получил, вышел и в Веймар уехал, а он до прошлого года все служил.
– Так. Ну, а в карточки, небось, поигрываешь, а?
– Играю. Не угодно ли?
– Спасибо, пуля в лоб. Да с кем же ты здесь играешь?
– А вот с Владимиром.
– Со мной он играет, дядюшка, каждый день. Сто тысяч я ему проиграл.
– Сто тысяч?
– Да ведь это мы, дядюшка, так, от скуки, на орехи.
Василий усмехнулся.
– Вы один, Елпифидор Сергеич?
– Нет, не один, а с дочкой.
– С Проичкой? – Владимир кинулся к тарантасу. – Кузина! Проичка! Пробудитесь!
В тарантасе зазвенел смех.
– Не спит она, а туалет поправляет. Проичка, ты готова?
– Готова, папенька. – Головка в соломенной шляпке показалась было из тарантаса.
Василий протянул руку, но Проичка оперлась на ладонь Владимира и вспорхнула весело на крыльцо.
Все чинно уселись за столом.
– Пифик, трубку! – крикнул Елпифидор Сергеич. Откуда-то из-под тарантаса выскочил запыленный казачок с дымящимся чубуком. – Главного-то ты еще не знаешь, пуля в лоб. Ведь мы Москву бросили недаром. Теперь твои соседи?
– Как так?
– Ты Анну Ивановну помнишь, покойницу бригадиршу? Нет? Ну так она моей Проичке доводилась крестной и Чулково свое по духовной ей отказала. Три тысячи душ, дом с парком.