Вечный юноша

Мария! Кудри черные как смоль!В них синева морская отразилась.Колеблет память сладостную боль,Запечатлев навек, любую малость.Под гул волны я слушал голос твойГортанный голос, низкий и горячий.

Потом сияла ночь. Шумел прибой.Цвели магнолии на белой даче…И вновь неумолимый зов дорог.Звенели рельсы или за кормоюВода бурлила, иль шумел потокНа дне (неразборчиво, может быть, «канала»?), где-то подо мной!Я многим это сердце отдавал.

Тебя затмить они могли, быть может,Но никогда я женщин не встречал,Хоть отдаленно на тебя похожих.

2.

Твой южный край, где дремлют Пиренеи,Мария! Я навеки полюбил.Где видно с гор, как океан синеет,Где эти кудри теплый ветер бил.За преданность в глазах, полузакрытых,За теплый шелк доверчивых колен,За привкус губ, покорных и (неразборчиво),

За неожиданный, блаженных плен —Спасибо и прощай! Опять свободаНеугомонную волнует кровь.Но жадной памятью я сохраню на годыСвою короткую, ревнивую любовь.

Стал писать я не только посредственные, но просто плохие стихи. Вероятно по ряду, уже личных причин. Думается, что лучшие вещи были написаны в годы 35–47—е. И не могу вылезти из пятистопного ямба. Звучит органически, ритм раздумий. Рифма у меня была всегда бедной. Теперь стала еще беднее, но я и сознательно не придавал этому большого значения. Самое верное с моей точки зрения в поэзии — интонация и то, что мы называем «магией поэзии», магией слова, она вспыхивает и в короткой песне: «Едут с товарами в путь из Касимова \ Муромским лесом купцы», и у великих поэтов: «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу \ И звезда с звездою говорит…». Перекличка парохода пароходом на реке у Блока.